Русалочье солнце. Катерина Солнцева
тут девка утонула от любви неразделённой, обернулась речной девой да возлюбленного своего чуть не придушила. Отмахивался Данила от бабкиных баек, говорил, мальцам рассказывай, а не мне, мужику. А оно воно как, бывают русалки, да ещё какие!
Увидев в его руках булавку, девушка спешно начала пятиться обратно в воду, но теперь уже пленницей была она сама. Крепко держал Данила свою прекрасную добычу, тонкое холодное запястье надёжно покоилось в его руке.
– Не мучай меня, – прошептала она, подняв голову и пристально посмотрев на парня.
В её глазах отражался месяц, подсвечивал малахитовую зелень бездонных, холодных очей. Русые волосы отдавали зеленью, на лице – ни капли румянца, даже губы не розовеют. Вся она холод да лёд речной, такой в январе отдаёт зеленью и синевой, когда полынью на Крещение рубишь. А вот в глазах пламя, в глазах огонь зелёный горит, и душе от того пламени теплее становится.
Данила застыл, как каменный. Что-то ёкнуло в сердце, закололо, забилось, будто под рубахой проснулась резвая птица, забила крыльями, застучала когтями по коже. Так бы и сидел он на мураве до самого утра, смотрел бы на русалку да держал её тонкую рученьку, если бы не раздался снова тихий голосок:
– Отпусти меня, – из зелёных глаз по щеке покатилась слезинка, прозрачная, как родниковая капля, – не коли меня холодным железом. Больно моей сестре от железа, лёд по жилам разливается, страх сердце мёртвое охватывает. И без того тошно мне, без того жизни нет.
– Кто ты? Откуда? – Данила слегка ослабил хватку, но русалку не выпустил. Когда ещё доведётся на такую красоту насмотреться? Неужто все русалки так пригожи, неужто сам нечистый красу им такую дарит?
– Я не помню. Я не знаю, откуда я. Я когда-то была такой же, как ты, била во мне тёплая, живая кровь, я могла смотреть на солнце и вдыхать ветер, – голос русалки звенел, как ручеёк, струился в весеннем ароматном воздухе, – а теперь только ночью могу подниматься наверх. Нет больше в жизни моей радости. Да и жизни нет.
Со стороны реки раздались мелодичные голоса, вода у берега покрылась мелкой рябью.
– Сестрица, где ты? Сестрица!
Из воды тут и там показались девичьи головки в венках из кувшинок и ивяных ветвей. Бледны русалочьи лица, тонки их черты. Пригожи русалки, да новая знакомица, что на траве сидит рядышком, всех пригожее.
– Сестрицу нашу мучают, схватил живой нашу сестрицу!
Поднялись речные гребешки, помутнела вода у берегов. Загалдели птицы в кронах ближних деревьев, забилась рыба на мелководье. Полезла вода из берегов, угрожающе принялась затапливать мураву, двигалась всё ближе и ближе к Даниле, мгновение – поглотит водная пучина.
– Не трону я вашу сестру, – произнёс Данила, разглядывая добычу, – поговорю и отпущу.
– Обещаешь? – спросила русалка, и глаза её блеснули.
– Обещаю.
Отступила вода, вернулась река в русло. Лёг на дно ил, посветлели протоки, снова заиграли зеленью да синевой.
Данила