Кира. Петр Альшевский

      Дробовиков, низовой чин в отделе,

      связанном с иммиграцией,

      клял приезжих таджиков,

      таскал меня не руках,

      не совсем осмысленно многие вещи он делал.

      О сексе не говорю,

      к занятию любовью он как раз подходил

      весьма вдумчиво,

      а дрель возьмет и поранится,

      ротвейлера в парке погладит,

      а ротвейлер не в духе, с лаской полезешь —

      цапнет,

      слегка укушенному Дробовикову

      ноги бы от ротвейлера

      и особенно от гуляющего с ротвейлером

      шкафа

      поскорее бы уносить,

      но Дробовиков скандалит,

      кричит, что собаку надлежит усыпить,

      картину он спровоцировал жуткую —

      хозяин спускает ротвейлера с поводка,

      сам, размахивая кулаками,

      на Дробовикова шагает,

      если бы не мое обаяние,

      Дробовиков бы погиб,

      его избитое и разодранное тело

      в закрытом бы гробу хоронили,

      слезами у отверстой могилы

      в чем-то дорогого мне Дробовикова

      я бы, пожалуй, не обливалась.

      На кладбище бы пришла,

      трудовым таджикам-гробокопателям

      об их недруге рассказала,

      почему бы кладбищенским, честно работающим

      людям настроение не поднять.

      Насчет его поведения в постели

      таджикам бы я ни гу-гу,

      наши с ним интимные взлеты

      и падения

      этих ребят не касаются,

      утюжил меня он подолгу,

      властно командовал не засыпать,

      а меня так и тянуло

      организовать оборону

      посредством сна, отрубиться —

      и пускай он старается,

      себя на мне удовлетворяет,

      после секса он называл меня

      чаровницей,

      относил на кухню чего-нибудь пожевать,

      упаковку сосисок вскроет,

      а я на сосиски смотреть не могу,

      от такой формы

      усталость.