Негородская сюита. Гаврюшова Наталья
Ура! Цветы есть, а папки-то нет! Мамка спит. Значит, он вернулся! Спасибо тебе, море, за папку!
Вот вам все Щебелины! Не ходи Савка за Шуркой, а она Шурка сама пришла! Вот тебе Любик! Без добра – добра не будет. Любовь, как море, двадцать полей, нет пятьдесят! И как мамкины глаза, одни для всех нас и для папки тоже.
Лапа – это самая лучшая корова в целом мире. В нашей деревне больше таких нет. А любовь есть. Много. Доброй. На всех и для каждого. Даже мы с Лидкой это знаем… Море… Папка и мамка… Цветы… Федька… и море…
Алый цветок
Весну не люблю. Кашеобразная муляка с дождями и снегом. Набухшие почки с лоснящейся кожей. Ветры. Дикие и наглые. В каждую щелочку, в каждое окно, в каждую дверь. Стервятники мартовские. Кругом вода. Ее так много, что не спасают и резиновые сапоги. Такое впечатление, что босой и мокрый. Грязно и скользко. Но не душевно. Хотя… и птички поют, и солнышко лучами пригревает. В сон клонит. Особенно после обеда на свежем воздухе. Как-будто кто шепчет, так ласково и настойчиво: «Ложись, Егоровна. С утра наломалась, покрепче лошади, хоть сейчас отдохни!»
Подумаешь, весна. Любовь эта! Тьфу, на нее три раза! Надо делами заниматься, а не любовью тешиться. Налюбляться аще. Молодо-зелено. И что за народ нынче пошел? Неработящий, тока гулящий. Идут, смотри на них, с баяном, день белый на дворе, а у них всегда весна. Все улыбаются, да говорят: «Че, Егоровна, злая такая? Все дела не переделать, тем более в селе. Успеется!» А я им: «Успеется, как почем ноги зря бить! У! Нет на вас управы!» А они еще больше раззадориваются. Весна! Не люблю ее. Такая противная, не договориться. Вон, перину вынесла посушить хоть немного, а она – градом, как дала. Град с куриное яйцо. Беда, люди! Еле перину спасла. С реки бежала, я там иногда сижу на ломаном дереве. Его когда-то гроза с молнией расколола. Страху-то было! Только хрясть и все! Вот и любовь эта, только хрясть и все! И как жить? А сижу я, потому, как нравится на природу смотреть. По воде утки плавают, крякают, стаями прямо хороводы крутят. За рыбу дерутся до крови. Сама видела. Цветастые такие. Прохладно и тихо. Но не душевно. Хотя…все вроде бы ничего, да в груди что-то не так. Поспать что ли.
Всю свою жизнь я Егоровна. Еще девчонкой по селу бегала – Егоровной кликали. Все потому, что как бабка, больно любопытная и болтливая была. А че? Характер такой. Обычный, как у всех женщин – мутный! Тьфу ты! Мудрый! Мы ж, мужика, как на ладони видим. А че его видеть? Он один, как на подбор, хоть у нас в «Думовке», хоть даже в энтой Америке. Мужик, как мужик. Это тебе не баба. Баба – она тоже одна, но разная. Прямо, как эта весна! Загадочная! Вон, Евдокия, красавица наша думовская! Как пляшет девка, с других сел глазеть идут. Мужики, конечно! Че своих мало? А они говорят: «Такой нет Евдокии, как у вас в Думовке!» Ну, я им: «Слепые вы, че ли? Да у вас в «Рыжове» одна девка краше другой, да пляшут так, что цветы замирают!» Они смеются. Молодо-зелено. Вот, отпусти ты Евдокию в энту Америку, тут ей прохода нет, а там вообще останется. А еще, если весна эта? Любовь! Посдурели! Любви не видали, изверги! Она ведь – не шалам-балам на баяне, похлеще весны самой будет.