Хозяйка мертвой избушки. Алексей Кудесин
с сапогами, и они подхватили ее и опустили с высоты крыльца целой и невредимой.
Изба тоже все поняла. С жалобной мелодией она потянулась к Алёнке.
– Нет, Чудышко. Наши пути расходятся, – в голосе девицы звучала небывалая твердость. Изба поникла, крыльцом опустилась до самой земли, растопырив длинные ноги. От конька крыши до кончиков когтей пробежала дрожь. Ставни выдали заунывную мелодию.
Кот застыл на крыльце, уставившись на Алёнку. Прижатые уши, несчастная морда и жалобный вид.
– О нас не думаешь, так хоть о Костяшке вспомни…
Такими они отпечатались в памяти беглянки. Сердце рвало на куски от их жалобного вида, она поспешно отвернулась. Решила – надо идти. Глубже в лес. Как можно больше деревьев и кустов оставить за спиной. Не разбирая дороги, чтобы заблудиться и не вернуться. Никогда больше не вернуться. Никогда!
Сапоги несли меж деревьев с небывалой скоростью, ветер в ушах сперва завывал, потом шумел с посвистом. Глубже в чащу! Еще глубже! Пусть все забудут, что на белом свете была Алёнка, дочь Калины.
– Да! Я дочь Калины! – крикнула она, давясь ветром в лицо. – Никто не запретит мне это говорить!
Тут же устыдилась. Ты несправедлива к Чудышке. Она не виновата, что в ее воспоминаниях есть что-то гадкое о калине. Или Калине. От мысли, что ее мама могла сделать избе что-то настолько гадкое, что Чудышко до сих пор сходит с ума, сделалось еще больней.
Лучше не размышлять. Она отбросила все мысли и словно очнулась. Вокруг сурово сомкнул строй девственный лес. Ни тропки, ни просвета, лишь бесконечные стволы заросшие густым подлеском. С горечью вспомнила страх деревенских к Дремучему Лесу. Петрусь вон считает, что попасть сюда – верная смерть. Может он и прав…
"…уничтожение особо непокорных… порабощение остальных…"– прозвучали в голове холодный голос Кощея.
– Вот вам, – со злым удовлетворением проговорила она в лесной сумрак. – Уничтожу единственную непокорную – себя. И не будет никакого порабощения.
Злорадство не смогло заглушить душевную боль. Алёнка опустилась на толстый слой мха, обняв руками колени. Носом уткнулась в подол пестрой юбочки. И тут в голове что-то щелкнуло.
Рыдание, шмыганье носом. Маленькая девочка Алёнка прибежала к маме с очередным горюшком. Слов не было, она просто уткнулась ей в колени, вернее в подол.
Подол. Алёнка как наяву увидела ткань с пестрым узором, мокрую от ее слез. И ласковые руки, которые гладили по голове и берегли от напастей. Сердце замерло, впервые вспомнила про маму что-то зримое. Пускай это не лицо, а только руки. Может быть если я постараюсь, это воспоминание потянет за собой другое…
Нет. Лица мамы она упорно не помнила. От этого сделалось еще горше. Алёнка разрыдаясь, не зная, прижатся к собственным коленкам еще плотнее или, наоборот, оттолкнуть их подальше…
***
Набреди на нее в тот момент какие-нибудь лесное чудовище и пожелай съесть, Алёнка не то что не стала бы сопротивляться, приняла бы такой исход с радостью.
– Хоть кому-то пригожусь, – прошептала бы она.
Аленка