Пеший камикадзе. Книга первая. Захарий Калашников
срыв короткой эстафеты на полосе передовой.
И только в водочной нирване, что я ищу на дне стакана
Между атак бинтую раны портянкой грязною с ноги,
Я падаю на снег спиною и этой мерзкою зимою
Смотрю в израненное небо и вижу там глаза твои…
Косыми моченый дождями ковыль себе вплетаю в пряди,
Сбриваю брови страха ради, победу чуя над врагом.
И в городских трущобах ада, развалин где–то посреди
Нужна была одна награда – что ждёшь, и я не победим!
Пройдут бои и свежий ветер домой наполнит паруса,
И нет милее мне на свете чем сердцу милые глаза
И хрупкий стан на полустанке с надеждой ждущий эшелон,
В грязи пугающие танки и слёзы градом на погон.
И запахи лесного бора витают в небе грозовом
И горы, и глаза–озёра на теле вижу я твоём…
Все жизни не обыкновенны! Прожил я в этой двадцать лет…
И в этой жизни я военный, а ты по–прежнему мой свет!
– Толь, прочти, а? Хочу узнать мнение…
Егор передал тетрадь и с трепетом стал ждать, глядя на Кубрикова, который, казалось, читал целую вечность и неодобрительно цыкнул в одном месте.
– Ну, как? – спросил Бис, когда Кубриков оторвал взгляд от написанного.
– Даже не знаю. Я как–то стихи не очень…
– А что читал тогда?
– Дай, я… – вызвался Стеклов, выхватив из рук Кубрикова тетрадку.
По лицу Владимира было заметно, что читал он вдумчиво и неторопливо, а потом вернулся к началу текста и сделал это несколько раз. Егор сгорал от нетерпения.
– Интересно… – хмыкнул Стеклов. – Как тебе удалось так здорово написать? И с паршивым Грозным в самую точку попал.
Остаток вечера Егор ходил по палатке с тетрадью в руке важный как глашатай, подносил её к свету на уровне глаз будто царский указ, затем довольный лёг на кровать и уснул с нежной улыбкой на лице.
– Представляешь город в былой красе? – сказал Стеклов, взглянув по–новому на восьмиэтажки по обе стороны улицы с обрушенными будто объеденными гигантскими грызунами крышами.
– Угу, – представил Бис, – должно быть красивый. Вероятно, эта улица была атмосферной и очень зелёной, а ещё первой, которую видел человек, прилетев самолётом в Грозный. Катился такой гость на такси и восторгался красотами и людьми с их учтивостью и гостеприимством, улыбался в ответ и приветливо махал рукой, а они ему, гостю благодатного края, что зачарованный увиденным уже мечтал здесь жить, работать и растить детей. И вряд ли мог вообразить, что однажды здесь станет смертельно опасно и придётся отсюда бежать впопыхах, схватив детей и самое необходимое, бросив дом, работу, лишь бы не быть забитым заживо камнями, прежде учтиво улыбающимися людьми в чьих глазах нет презренной хитрости, а есть глубокая мудрость кавказских старцев.
– Как ты поэтично загнул! – присвистнул Стеклов. – Книги не пробовал писать?
– Нет. Ща каждый дурак книги пишет. Ещё я возьмись и воевать некому будет… О, смотри! Это же брат–близнец сталинградской мельницы Гергардта.
– Напоминает