Правый ангел. Владимир Юрьевич Василенко
сельской пацанвы. Кроме плотвички – красноперка. Повезет – окунек с подлещиком… Дальше, за заводью, на речной стремнине – идеальное место для щуки, развернувшейся против течения, поджидающей обманутую легкостью хода добычу. Эх, забросить бы с противоположного берега!.. Спиннинг… Несбыточная мечта…
Издеваясь, в десятке метров от разомлевших над парой удочек подростков, на границе течения и осоки вылетел из воды ерш с разинутым ртом!..
– В…в…видал!.. – вскочив, соскользнув ногой в черный прибрежный ил, едва не шлепнулся в воду Ника. – Видал?.. Я ж г…г…говорил: левей надо, между к…к…камышом и ямой ходят. Х…х…хотел же!..
Поведя удочкой влево, он оглянулся на брата.
– Робот не будет думать, – сообщил тот.
– Ага, н…н…не будет… Очень даже будет, – больше из чувства противоречия возразил Ника. – Робот на рефлексах? А м…м…мысли – те же рефлексы: ерша увидел – удочку п…п…повернул. Что, н…н…не так? Никуда не денется! – рубанул он рукой по воздуху. – Будет думать. Как м…м…миленький.
Блестевшая у берега вода не просматривалась, тогда как ближе к осоке, в тени, чудились Нике поднимавшиеся к поверхности рыбьи морды, шевелящиеся рты.
– Почему это «н…н…не будет»?.. – в конце концов не выдержал он.
– Его сделают из этого, – обвел брат рукой вокруг себя, – а сами из большего.
– Кто «сами»? Из какого «б…б…большего»?..
– Мошка летит над водой, как будто это не вода, а земля.
– Поэтому робот не будет д…д…думать?.. – насмешливо и одновременно опасливо оглянулся Ника на брата.
– На нас с тобой из земли может что-то выскочить?.. А на мошку – выскакивает. Вода – мир, о котором мошка не догадывается. А оттуда на нее – смерть. Ерш… Может, и на нас, тоже. Оттуда. Из какой-нибудь воды. Может, смерть – когда забирают главное. То, чем мы были и о чем не догадывались…
– К…к…куда забирают?
– Туда… – кивнул брат на заходивший ходуном поплавок.
Глядя на поплавок, на леску, гнущую к воде хвост удилища, шевеля губами и отчего-то краснея, Ника лихорадочно пытался соединить в одно целое только что прозвучавшее, сходу стараясь все увязать, понять…
До семи лет, думать не думая о том, кто из них старший, кто младший (на все вопросы знакомых мама, смеясь, отвечала: «Наперегонки»), Ника с Левкой ни минутки не могли просуществовать друг без дружки! Что родня – мама, впуская в дом с улицы, обхватив обоих с порога, приблизив лицо, замирала напротив на растягивающуюся, такую сладкую для всех троих секундочку, выдыхая наконец: «Ника…». Или: «Лева…» (чаще: «Лева…»).
Первое лето здесь, в Хрипотино («Когда-то река была так широка, что, прося переправы, с другого берега кричали до хрипоты», – баба Люся… сказочница…), первые школьные каникулы. Их и раньше привозили сюда, два-три раза в год, на выходные, и оба еще за неделю начинали ждать, как праздника, этой поездки на дизеле в «глушь» (как выражалась мама), всегда кончавшейся чудесным мгновением: звякал засов, простонавшая дверь открывала вход в волшебное царство, и можно было, бросив замешкавшихся у дверей взрослых, на бегу скинув сандалии, наперегонки пролетев через комнату за занавеску, утонуть с разбегу в прохладе и невесомости бабы-Люсиной перины, дыша уже не городским воздухом, а «хатой».
Два-три раза в год на выходные – одно. На целое лето – другое. Два-три раза на выходные теперь – мама. А все остальное время – баба Люся, Люся и Милан (Люся – папина сестра).
Лежа на перине за занавеской, братья изредка поочередно толкают друг дружку, прикладывая палец к губам. Первая ночь бесконечных летних каникул. Первое надолго расставание с мамой, ожидающее назавтра. Уснешь тут…
– Совершенно разные… – слышен тихий мамин голос. – Ника домашний до мозга костей. Через дорогу идем – одна забота: Левку за руку вовремя ухватить (Ника уже сам вцепился). Слава богу, в деревне – какие дороги… Так что это только с виду, первые пару дней…
Занавеска оживает, братья, схлопнув веки, старательно тянут носами…
– Как они?..
– Без задних ног.
– Еще по одной, и убираем. За мальчиков. Мама… Ляля…
Тишина. Слышен шорох в углу. Мышь?.. Или показалось?
– Георгий загадал, рассчитал, – снова мама. – Вот Левка отцову волю в точности и исполнил: родился двадцать девятого февраля, тютелька в тютельку, еле за полночь, три минутки каких-нибудь, но – двадцать девятого… Ника – на восемь минут раньше Левки. Записала обоих на двадцать девятое. Я иногда думаю: может, в этом все дело? Что такие разные. Високосный год. Восьмидесятый. Глупости, конечно… Так и будете различать: во дворе – Ника, за калиткой – Левка.
– Езжай, Ляля, ни о чем не думай. Своих уследила, твоих, что ли, не услежу?..
Тихий плач.
– Чего они?.. Лёв, а Лёв, как ты думаешь: чего они?.. Лёв, а Лёв, ты что, спишь?.. – придвигаясь, шепчет Ника брату в самое ухо, догадываясь, «чего»: отец, ни одним глазком не увиденный, таинственный, непостижимый. – Не спишь. Я знаю. Раз я не сплю, ты тоже…
Опять