Филарет. Патриарх Московский. Михаил Васильевич Шелест
царский лоб бить? – коварным голосом спросил Иван Васильевич. – Ежели выиграешь, конечно. Давненько не брал я в руки шашек.
Я с удивлением воззрился на него.
– Что? – спросил он. – Что-то не так?
– Ходи, государь.
В шашки я играл не плохо, а вообще никак. Как, впрочем, и в шахматы… Но я этому совсем не удивился. Лет-то мне было сколько? Восемь! Да и видел я шашки в первый раз, кажется…
Короче… Я проиграл Ивану Васильевичу два раза, и он понял, что в шашки я играть совсем не умею. Он так и сказал, потирая ноготь среднего пальца, ушибленный о мой лоб:
– Не-е-е, Михал Петрович, это не соперник. Давай-ка ты, лучше садись.
Головин с удовольствием пересел за моё место на табурет, а я пересел, потирая рукой отбитый лоб, на скамью, стоящую у раскрытого окна. Солнце заходило и отражалось розовым на движущихся в сторону севера облаках. С пересыхающей реки летели комары.
– Может прикрыть окно, государь? Заедят же тебя ночью!
– Закрой-закрой, Федюня. Спаси тебя Бог. Вишь, Петрович, какой заботливый, у тебя внук растёт. О государе заботиться, чтобы кровушку лишнюю не пролил.
– Да, за такое и наградить не зазорно.
– Кстати о «наградить»… Государь, эти шашки я для тебя делал. В дар. И мне самому ничего не надо. Но просил помочь плотника, которому обещал за скорую работу целую копейку. Не даш-ли?
– Копейку? – удивился царь, потирая лоб и замахиваясь на казначея локтем. – Есть у нас копейка в казне, казначей?
– Есть, великий государь. Копейка в казне найдётся.
– Ну, так выдай.
– Так… Казна уже закрыта.
– Ты из своих выдай, я тебе завтра отдам.
Голованов притворно вздохнул.
– Вот так всегда, Федюня, «дай свои, потом отдам»…
Он полез в кошель и, вынув московку, передал её мне.
– И не отдаю, скажешь?! – возмутился государь.
– Отдаёшь, конечно, но ведь я всю ночь мучится буду… А вдруг именно завтра и не отдашь. Очень я всегда переживаю.
– Ростовщик. Нехристь.
– Обижаешь, государь. А то, что в рост даю… Так и церковь твоя не брезгует этим.
Государь вздохнул и двинул шашку.
– Как с этим быть? Ума не приложу. Монастыри зажрались, прости Господи. Запрещают игры для ума, а сами людьми торгуют и в рост дают… В половинный рост. Тьфу! Зевнул! Сдаюсь!
Он снова подставил лоб.
– Правильно попы говорят, что шашки вызывают гнев и вражду. Я уже готов тебя отдать тиуну.
– Вот почему я с тобой, государь, и не люблю играть. Очень уж ты горяч и гневен бываешь, когда проиграешь.
– А ты поддался бы.
– А ты накажешь за это.
Царь рассмеялся и посмотрел на меня.
– Спасибо, тебе Федюнька, что помог сегодня здоровье поправить и день скрасил.
Он поднялся, прислушиваясь к спине, из кресла, подошёл к сундуку и вынул из него приятно звякнувший серебром кожаный мешочек.
– Тут сто копеек. Это тебе за заботу твою. А за шашки тебе завтра казначей столько же выдаст. И на баланс прими, шашки-то.
– Ага…