Антарктида. Дмитрий Андреевич Бурылов
кого как… Н-да… Кажись, тут мыслительный тупик, согласно которому лучшую пользу я принесу, когда устраню эту ошибку, чтобы никто больше ей не воспользовался…”
“Но! Но… Значит, это всё предубеждение моё… Допустим, если это стало понятно, интересно тогда, почему я думаю, что такой вход в систему способен только навредить? Ну или относительно в большей степени навредить? М-м-м… Известно почему… Но это эмоциональная установка или осознанная мысль? Всё-таки слишком серьёзно влияет она на мои прогнозы. Скажем так… Эмоциональная экстраполяция ни к чему… Не огульно ли хаю? Так… Вот это – точно уже наигранность началась. К пользе! К пользе… Что, вообще, есть польза? Ага… В этом тупике наигранность и начинается. Потому что – почему? Потому что не самое хорошее, видимо, у меня мнение, так сказать. А почему? А потому что науки общественные я тоже учил маленечко… Н-да… Ну так и что же? Открытий не делать тогда что ли? Ага. Ага… Эту сказку я помню. Интересный у меня выбор, значится. Так из-за этого я так и мыслю, значит? Ха-ха! Попался! О нём мысли-то все, значит!…”
Вместе с радостью от нащупанной нити Любомир поймал глухой удар под дых. Что-то в нём безвозвратно лопнуло. Словно фитили динамита, подожжённые с двух концов достигли цели, и произошёл хлопок, после которого наступила фрустрация. Один фитиль тлел с того конца, где Любомир раньше был просто увлечён своим делом: ему нравилось находить самые разные уязвимости, пользоваться ими, устранять ошибки, получать за это похвалу, – теперь же он впервые столкнулся с чем-то вроде бессмысленности своего дела. И, как оказалось, с вредоносностью. Или же, на самом-то деле, с неверием в его полезность, основанной на скрытой мизантропии. А, может, вернее, и тем и другим… С другой, искрившейся прежде стороны, его увлеченность явно была вызвана мотивом что-то исправить… Найти то, что избавит от бед! Обрести доступ, который позволит это сделать! Позволит сделать так, что бы всё было хорошо, безвредно… Тут-то всё и схлопнулось, когда он осознал, что дело пользы достигается не через обретение абсолютного уровня доступа, а зиждется глубже: на вере и неверии. Попытка получить больший доступ есть только следствие из его мыслей о том, что ничего хорошего от массы людей ждать не приходится, а тогда, если хочешь сделать что-то хорошее, то сделай это за них сам… А тут теперь получается – всё наперекосяк? Если веришь и делать ничего не нужно?… Или как?
В сознании двоилось… Троилось… Четверилось… Пятерилось… Крутило и звенело, зарочивало, мерцало, переходило из одного в другое, ему казалось, что всё это уже было… “Всё это скучно… Неинтересно. Ошибочно… Бессмысленно, в конце концов!” Он испытывал какое-то слепое, но от того самое что ни есть зрячее, дежавю, знакомясь с безучастной вечностью. Цели всей его предыдущей жизни, его движущие мотивы схлопнулись, оказавшись не то что прямо в его руках, – это он, Любомир, метко попал прямо внутрь самого-пресамого желаннейшего яблочка, пребыв теперь на абсолютно-неожиданное, опустошающее распутье, и вместе с тем, уже