.
лихорадочную чехарду. Любомир терялся. Возвращение в своё тело всё меньше интересовало его. Значимость, вообще, пропадала, его затягивало в безразличную относительность и апатичность, и он это чувствовал. Испугавшись того, что вот-вот он снова не заметит, как начнёт растворяться, Любомир спешно начал искать жизненно-интересную тему для раздумий: “А как… Как… А-а-а-а… Вот! У других! – как? У них – что? – с этими мыслями? Целями? С человеколюбием? С Богом? Они! – что?” – в импульсивном приходе уверенности ему показалось, что ради этой загадки стоило бы искать дальше… Незримая удавка на теле Мусы всё сильнее затягивалась, Любомир быстро вызвал консоль с твёрдым страстным намерением, эмоциональная интенсивность переживания которого была совсем не такой, как увлекавшие его ранее до беспамятства идеи фикс. Разверзшаяся перед ним в обе стороны бездна подгоняла, поэтому жажда и осмысленность этого намерения являлись несравненны с прежними – они напоминали прыжок с разбега из челюстей снедающего тлена в объятия бесконечности. Но бесконечности, кажется, искусственной и искусственно-интересующей… Но что делать? Истощиться в этом теле, впадая в депрессивное состояние никак не хотелось, а чтобы заставить себя сдвинуться, необходима была идея мощная, радикальная, более сильная, чем то, что уже утягивало. Времени на философствования: не окажутся ли усилия тщетными, лишь продлевая агонию на новом витке круга или спирали? – не оставалось. Любомир выбрал обнажиться на бегу, со страху признавшись в искренней клятве, он захотел доподлинно узнать: “Есть ли Бог? В людях, животных, растениях,… компьютерах? Вообще? Как разные существа Его воспринимают? А Он их?” – почему-то Любомир думал, что у него теперь больше, чем у кого-либо, появилась возможность этого познания.
Светало. Муса Абубакар словно та самая рыба, уже привыкшая к стенкам аквариума, вконец зачахая, бездыханно сидел и против последних, покидающих его сил, смотрел в море, пока, припав на колени, с вопящим хрипом: “Хэ-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э!…” – ни проглотил разом четыре литра воздуха, – благо, звериный инстинкт выживания взял верх. Когда Любомир покинул его, тот по инерции безучастно наблюдал. За ночь он пережил, ничем не меньше временного хозяина тела: паникуя, негодуя, чертыхаясь, плача, смеясь, божась, каясь, молясь и прощаясь, пока вконец не умолк, подумав, что уже умер и лишь ждёт переправщика.
VII
Солнце вот-вот должно было показаться. Джунгли окутывала тёплая лиловая дымка. Катя Эрих оканчивала утренню випассану, последнюю в десятидневном курсе, который она проходила на Пхангане. Дышалось по-особенному легко. С кухни доносились нотки свежепорезанных драгон-фрута, ананса, папайи, горячего хлеба и травяного чая. Новым студентам уже разрешили уйти на перерыв, а старые должны были оставаться в медитации ещё полчаса. Радостное предчувствие вспышками пульсировало в животе Кати – она не поддавалась, сосредоточенно продолжая практику, изредко выключая вспышки мыслей.
Катя была ребёнком