Если смерть умрёт. Борис Александрович Алмазов
кобылу – оставил хвост да гриву. А вот ледничек очень бы нам в тему! Тута – дичи!…
– Вроде бы тут заповедник?
– А война то? При войне завсегда – потери! Хто й то теряить, а хто – й то находить!
– Абизательна! – сказал майор.
11.
Майор об него чуть не споткнулся! Он сидел на крыльце, на том самом месте, где обычно по ночам или вечером сидел майор. Его сутулая спина, в стеганке, сливалась с серо-зеленой расцветкой окружающего пейзажа, и черная скуфейка на голове, издали смотрелась, не то частью темного и влажного ствола, одного из потерявших листву буков, окружавших заставу, не то камнем, не то какой – то странной дырой в пространстве – между перилами крыльца, каменистой дорожкой, убегающей в долину, и дальними горами, заполняющими весь горизонт.
Он обернулся, по волчьи, всем корпусом, будто шея у него не работала. На майора, из под низко надвинутого на лоб сукна монашеской шапки, глянули черные, словно вовсе без зрачков, или, наоборот, только одни огромные зрачки, без радужки, глаза. Он смотрел на майора, как из колодца, как из погреба – снизу вверх.
– Вот – сказал он, – Пришел.
– А Константин Иванович где? – чувствуя странную неловкость перед этим человеком, спросил майор.
– Это кто?
– Разве не он вас привез?
– Нет. Я один. Здесь недалеко.
– Константин Иванович, говорил километров пятнадцать….– майор, не знал как сказать, –«дома», «скита».
– Недалеко.
– Ничего себе недалеко…. Вы ели что-нибудь? Давайте на кухню – позавтракайте…
– Спасибо. Ничего не нужно. Не беспокойтесь.
Монах торопливо поднялся, поправил полы подрясника, поднял с земли тощий вещмешок.
– Где? – спросил он буднично.
Но майор, почему-то засуетился, заторопился:
– Я, собственно, и не знаю…. Сейчас Константина Иваныча позову…
– Здеся я, – сказал, вырастая как из под земли, старый контрактник – Он у меня тута в ледничке…
Оступаясь на каменистом откосе, грохоча осыпающейся галькой, они пошли куда-то за расположение. Около развалин жилого дома и каменного сарая торчали два солдата: Охлобыстин с перевязанной рукой и еще какой-то, похожий на него, телячьим выражением испуганного детского лица, с замотанный бинтами шеей. Вероятно, натер себе воротничком чирей и по этой причине освобожден от дозора. Инвалидная команда.
– Давайте –то , давайте его сюда… Да не разворачивайте! Батюшка, можно не разворачивать?…
Монах, что-то пробормотал, наклоняясь над брезентовым, длинным тюком. Долго чиркал спичками, пока зажег свечу – тоненький огонек светлячком заплясал над желтой спицей восковой свечи.
Дядя Костя сунул такую же свечу в руки майору и строго сказал:
– Фуражечку сденьте.
Монах выпрямился, блеснул наперсным крестом. Дядя Костя деловито подал ему дымящееся кадило.
Монах что-то длинно нараспев проговорил
– И во веки веков, Аминь – ответил дядя Костя, широко крестясь и клянясь в пояс.
Священник