Отчёт перед Эль Греко. Никос Казандзакис
В церкви старый митрополит воздевал руки к куполу, смотрел на Вседержителя, пытаясь заговорить, но слова застряли у него в горле, и только губы шевелились. «Христос воскрес!» – только и смог воскликнуть он, не в силах изречь ничего больше. «Воистину воскрес!» – грянуло изо всех грудей, от чего все люстры в церкви закачались, словно от землетрясения.
Тогда я был мал и неопытен, и священное опьянение долго длилось в душе моей. Может быть, оно длится до сих пор. Еще и сейчас, в минуты величайшей радости, – когда я вижу звездное небо, море, или цветущий миндаль, или когда вновь переживаю первую любовь, – в душе моей вновь вспыхивает бессмертное 9 декабря 1898 года, когда принц Греческий, нареченный земли критской, вступил на Крит, и вся грудь моя покрывается, как вся критская земля в тот день, миртом и лавром.
Был еще полдень, Мегало Кастро ревел от восторга. Отец взял меня за руку. Ступая по миртовым и лавровым ветвям, мы прошли по большой улице, вышли из крепостных ворот и оказались в поле. Была зима, но стояло нежное тепло, и миндальное дерево за изгородью выпустило первый цвет. Поля, обманутые теплой погодой, начали зеленеть, а вдали, слева сверкали, покрытые снегом, горы Селены. Виноградники стояли еще сухими корягами, но это благородное необычайное цветение миндаля уже возвещало весну и то, что коряги вновь раскроются, освобождая пребывавшие внутри белые и черные гроздья. Проходивший мимо огромный мужчина весь в лавровых ветвях увидал моего отца, остановился и воскликнул:
– Христос воскрес, капитан Михалис!
– Крит воскрес! – ответил отец, приложив ладонь к груди.
Мы шли дальше. Отец торопился, и я едва поспевал за ним.
– Куда мы идем, отец? – спросил я, с трудом переводя дыхание.
– К деду. Шагай быстрее!
Мы пришли на кладбище. Отец толкнул ногой железную дверь, и она открылась. Над дверью был изображен череп, а под ним – две скрещенные кости – инициал воскресшего Христа. Мы свернули направо, под кипарисы, прошли мимо бедных могил со сломанными крестами и без лампадок. Боясь покойников, я ухватился за отцовский пиджак и, спотыкаясь, следовал за ним.
Отец остановился у скромной могилы. Невысокое земляное возвышение и деревянный крест с именем, стершимся от времени. Отец снял с головы повязку, упал грудью на землю, расковырял ее ногтями, вырыл небольшую ямку, наподобие воронки, глубоко погрузил в нее рот и крикнул три раза:
– Отец, она пришла! Отец, она пришла! Отец, она пришла!
Голос его становился все сильнее, он рычал. Он вытащил из кармана бутылочку с вином, и принялся по каплям лить его в ямку, ожидая всякий раз, пока вино впитается, пока земля выпьет его. Затем он вскочил, перекрестился и посмотрел на меня. Глаза его блестели.
– Ты слышал? – спросил он голосом, охрипшим от волнения. – Слышал?
Я молчал, потому что не слышал ничего.
– Не слышал? – разозлился отец. – Кости его захрустели.
Вновь переживая этот день, я благодарю