Попаданка к дроу. Розовыми стеклами внутрь. Анна Жнец
имеют права испытывать собственнические чувства.
Но Легрин испытывал. Он ревновал. Просто бесился, когда представлял Алони в объятиях слизняка Исилена.
Этот рохля ее недостоин!
– Да хватит уже сохнуть по белой принцессе, – устало вздохнул Нарамиль, наблюдая за раздраженным приятелем. – Ты влюблен не в живую девушку, а в выдуманный образ. Переключись на кого-нибудь другого.
Легрин только огрызнулся в ответ. Местные эльфийки слишком напоминали его мать – женщину, которая в наказание оставляла его, пятилетнего, под палящим солнцем.
Ни для кого не секрет, что под прямыми солнечными лучами серая кожа дроу покрывалась ожогами, на открытых участках тела вздувались волдыри, глаза слепли. Никогда – никогда! – темные эльфы не выходили днем из пещер, не покидали защитный магический купол, накрывающий наземную часть Лунновиля.
Но его мать… Эта злая и жестокая женщина хватала его, маленького мальчика, за руку, за тонкое детское запястье и тащила наружу, в открытое поле. Там, посреди поля, клонилось ветвями к земле одинокое раскидистое дерево. Вяз, а может быть, дуб.
Солнце на чистом голубом небе палило нещадно, жгло листья, но под пышной кроной дерева колыхалась спасительная тень. В этой тени мать оставляла Легрины до вечера. Снимала с него защитную накидку с капюшоном и бросала ребенка одного на узком клочке безопасного пространства. А он, испуганный до такой степени, что даже не мог заплакать, жался спиной к шершавому древесному стволу.
Ветер играл с ветвями одинокого дуба или вяза, и тень на земле трепетала. Она перемещалась в течение дня, следуя за движением солнца, и Легрин перемещался вместе с ней, до ужаса боясь лишиться своего убежища.
Сейчас, обращаясь к прошлому, он не мог вспомнить, за какие такие шалости столь жестоко наказывала его мать. За разбросанные игрушки? За обычные детские истерики? Просто потому, что ей нравилось над ним издеваться?
Он не помнил. Зато, закрывая глаза, как наяву, видел кружевные края тени у своих ног, а за этими краями выжженную солнцем траву. Сухую, желтую, безжизненную.
И в пятилетнем возрасте Легрин знал, что стоит высунуться наружу, выйти из тени – и его ждет мучительная смерть.
Как же он ненавидел солнце! Как же он его боялся! Это был панический, безотчетный страх, заставляющий столбенеть и покрываться ледяным потом.
Даже сейчас, сильный, взрослый, Легрин не покидал купол над Лунновилем днем. Защитный доспех не помогал в борьбе с его навязчивым страхом перед ярким, обжигающим диском в небе.
Возможно, Нарамиль прав: Легрин влюбился в Алони из-за ее внешности, влюбился в ее голубые глаза, белые волосы и светлую кожу, в ее непохожесть на темных эльфиек. Потому что темные эльфийки будили в Легрине такую же жгучую неприязнь, как губительное, опасное солнце. Во всех них он подсознательно видел свою мать.
– Где они? В зале сражений? – спросил он у Айнана, замершего в дверях.
– Зачем тебе знать? Ты же не пойдешь…
– Пойду.
Сжав кулаки, он решительно направился к выходу.
– С ума сошел?! – хором закричали