Джинсы, стихи и волосы. Женя Снежкина
Тяжелее всего мне было признаваться в том, что я чего-то не знаю, но в последнее время, кажется, я только этим и занималась.
– А чего ты так быстро перешел от концепции самовлюбленного дурака к концепции дурака полезного?
С каждой репликой Нины эта сцена ревности становилась все тягостней. Но Коля был терпелив как слон:
– Как тебе сказать… Полезные дураки всегда интереснее. Я еще окончательно не решил, но сама по себе идея мне нравится. Начнем с финала. Потом еще чего-нибудь допишем. Да только тут надо Вовку взять с собой, чтобы он тоже с нами был заодно.
Мы договорились, и начались наши бесконечные перезвоны, болтовня и работа над пьесой.
Все дома и в школьной библиотеке было прочитано, изучено, рассмотрено и выучено наизусть. Я день за днем рассматривала альбомы по искусству и особенно рисунки Бакста. Залипла на Саломее. На рисунке танцевала женщина, в ее руках развевалось покрывало. Каждый изгиб даже не тела ее, а зависшей в воздухе ткани отзывался истомой внизу живота. Я смотрела на ее соски, которые проглядывали сквозь прозрачное платье, и прикасалась к своим.
Терпеть это было уже невозможно, нужно с кем-то поговорить. Сунуться к Коле и Нине боязно, вдруг они начнут ржать и говорить колкости? Я еще не забыла, как Нина отшила Леночку. Казалось, что лучше всего на роль собеседника подходит Ангел. Все-таки тоже художник.
И я пошла на Петровку. Но Ангел был занят – какая-то девушка сидела у него на коленях, и он наглаживал ее задницу.
Я пошла за кофе, привалилась к прилавку. Толстая буфетчица Петровна, которую, кажется, звали даже не по отчеству, а по названию кафе, поставила турки на горячий песок. Сначала ничего толком не происходило, потом кофейная вода постепенно густела и превращалась в корочку. Корочка поднималась, и сквозь нее начинали прорываться сначала маленькие пузырьки, они становились все больше и больше, пока кофе не убегал. «Вот так и мои стихи, – думала я. – Еще совсем недавно, в сентябре, это была просто кофейная вода, слова, в которых я видела смысл, но не понимала, что даже их порядок в строке может о чем-то говорить. Теперь это скорее корка. Тут главное понять, в чем фокус…»
Кто-то положил руку мне на плечо. Я вздрогнула и обернулась. Рядом стоял Бранд.
– Взяла уже? Уступай место.
Я села за столик, вскоре и он подсел, кинул пачку сигарет на стол, мы закурили.
– А у вас в Питере все еще есть дом с башней?
– У нас полно башен. Тебе какой?
– В котором Иванов, Брюсов, Мережковский, Блок…
– А… Ты про эту башню. Есть. Я там сто раз был. Ну как был… Не в самой квартире, а на крыше.
– Там что, можно просто так на крышу забраться?
– Можно. Я же говорил сто раз: поедем, покажу.
– Я высоты боюсь. Слушай, ты еще что-нибудь о них знаешь?
– О ком?
– Ну вот о них. Понимаешь, я все уже прочитала. В библиотеке больше нет, в детскую городскую ходить бессмысленно, а во взрослую меня не записывают.
Бранд секунду что-то соображал, потом сказал:
– О! Он