Коза, мажор и дурочка. Ульяна Гринь
выпью где-нибудь, куплю пакет чипсов… В животе бурчит. А папы нигде не видно.
О, вру. Вот и он. Стоит перед мольбертом и рисует фонтанчик, из которого пьют, смешно запрокидывая головы, два голубя. Как живые, умилилась я, подойдя ближе. У птиц можно было разглядеть даже бороздки на растрёпанных пёрышках! Папа был отличным анималистом, но картины его отчего-то не выставлялись нигде. Да и продавать их он не любил никогда. Наверное, поэтому они с мамой и расстались. Долбанутая на всю голову, моя маман всё же не была лишена здравого смысла, ибо ходила в магазин каждый день. А вот папа всерьёз удивлялся, что она требует с него денег. Похоже, в его реальности уже наступил коммунизм…
– Привет, пап, – сказала я негромко, приблизившись. – Как дела?
– Хорошо, – не отрываясь от картины, ответил он. – Давно тебя не было. Как у тебя в школе?
– Я её закончила год назад, пап…
Он удивился, обернулся и смерил меня недоверчивым взглядом:
– Да ты что?! Как время летит…
Я кивнула со вздохом. Год назад у нас была похожая беседа, правда, по телефону. Но тогда я свернула её быстрее. Сегодня же пришла с делом.
– Пап, я подумала… Ты всё равно живёшь при церкви, дай мне, пожалуйста, ключи от квартиры.
– А у меня их нет, – рассеянно ответил он, снова прицеливаясь кисточкой к холсту. – Я их отдал игумену Евгению.
– Ну, возьми их у него, пожалуйста, – я позволила себе немного настойчивости в голосе. Папа задумчиво почесал торцом кисти в затылке и беспомощным жестом пожал плечами:
– Не могу, ведь я оформил дарственную на приход.
– Ты отдал квартиру посторонним людям? – ужаснулась я. – А обо мне ты подумал? Я же мыкаюсь по съёмному жилью!
Задохнувшись от возмущения, замолчала. Он не от мира сего, согласна, пусть рисует свои картины, пусть живёт в пристроечке у церкви, пусть питается хлебом и водой, но блин! Это же квартира! Да, на окраине, да, однушка, да, в хрущёвке, но собственная жилплощадь!
– Прости, дочка, – обезоруживающе и виновато улыбнулся он. Я не видела улыбки, но поняла по его голосу – нет, он не подумал. Он вообще забыл о том, что у него есть взрослая дочь, наследница его имущества. – Ну, ты себе ещё заработаешь на квартиру, ты же у меня умненькая, вся в маму.
Мама… Да, придётся ехать к маме. У неё комнатка в коммуналке на другой окраине, но это лучше, чем спать под мостом.
– Ладно, пап, спасибо и на том, – пробормотала я, но он не услышал, не ответил. Солнце потускнело, перестало греть. Зря только скаталась в такую даль. Для папы я, похоже, перестала существовать. И то правда, выросла, стала совершеннолетней – велком отсюда плиз.
И я двинулась к выходу из парка, к остановке маршрутки, злясь на саму себя и на непутёвого, непризнанного гения-папку.
Максим
Жалеть себя – занятие неблагодарное. Но весьма и весьма приятное человеческому мозгу. Макс понимал, что выхода у него нет, поэтому и не собирался искать выход. А вот пожалеть бедного мальчика, которому отказано в главнейшем праве – праве на свободу,