Публичные признания женщины средних лет. Сью Таунсенд
классический английский выговор пролетария не пугает.
– Ха! – говорит он. – В бигудях да фартухе все бабье одинаковое!
После удачных переговоров наша дама возвращается в отель, надраивает раковину во втором переднике из своего запаса, после чего отправляет этот неотъемлемый предмет гардероба в мешок для стирки и пишет цифру «2» в графе «Передники».
Эта история, разумеется, вымысел, но прейскурант прачечной в пертском «Хилтоне» – факт. Объяснения просьба присылать на почтовых открытках.
Не идите в писатели
Кто-нибудь объяснит, чем меня манит киноиндустрия? Недавно я в одиннадцатый раз переписала сценарий, отослала его, прождала три недели, а потом услышала в трубке полный энтузиазма голос продюсера А:
– Молодец!
Через три дня, однако, позвонил продюсер Б, уже безо всякого энтузиазма в голосе:
– Надо доработать.
Кому верить, А или Б? Что, если А врет? Или, напротив, Б меня тайно ненавидит? Не светит ли мне переписывать этот сценарий до тех дней, когда палка станет моим непременным спутником, а зубы будут по ночам отдыхать в стакане на тумбочке? Может статься, сиделка в доме престарелых снисходительно спросит:
– И когда мы наконец дождемся фильма, который вы все пишете, миссис Таунсенд?
На том или ином этапе большинство писателей попадают в колею отчаяния. В ней-то я сейчас и застряла. Моя колея – настоящий Большой каньон. Мне чудится, что я работаю на фабрике печенья, от звонка до звонка фасую сливочный «Бурбон» и живу полнокровной жизнью. Интересно, мучаются ли фасовщицы печенья бессонницей от тревоги? Нервничают ли, рисуя в воображении тот миг, когда клиент разорвет пакетик и увидит сливочное печенье «Бурбон» в рифленых гнездах, по соседству с ванильными вафлями и имбирным суфле? Не холодеют ли заранее, страшась таких, к примеру, отзывов: «Ваше сливочное печенье редкая дрянь. Тот, кто его упаковал, – кретин. Я немедленно отправляю жалобу на фабрику!»?
Если с кем из упаковщиков такое и происходит, то наверняка лишь с единицами.
Много лет назад один американский продюсер приглашал меня на полтора месяца в Голливуд. Ему хотелось, чтобы я «впрыснула юмор» в готовый киносценарий. От предложения я отказалась, поэтому сценария не увидела, но до сих пор частенько представляю себе, как, расположившись у бассейна, шприцем впрыскиваю в строки диалога содержимое флакона с этикеткой «Юмор». Тем же, видится мне, заняты другие писатели, только с флаконами «Пафос», «Драматизм» и «Структура».
Когда я сажусь смотреть фильм по телевизору, комната пустеет. Домочадцы бросаются врассыпную. Зритель я совершенно несносный. Я фыркаю, отпускаю ехидные реплики и чертыхаюсь. «Так мы и поверили!» – ору я во все горло, когда героиня спускается во мрак подвала, прямиком в лапы маньяка с топором.
А ведь в глубине души я отлично понимаю, откуда взялась эта сцена. Доведенный до исступления бедолага сценарист, должно быть, переписывал ее раз пятнадцать