Сердце русалки. Ида Миллер
большинство кустов на опушках и по окраине леса, и за добычей пришлось уходить уже глубже. Серванас провел целый день, собирая ягоды, которые он не столько клал в корзинку, сколько отправлял себе в рот.
Серванас нагибался почти под каждый куст, срывая то тут, то там ровные, идеально пропорциональные ягодки. Он объелся до такой степени, что у него разболелся живот, а во рту появился противно-желчный привкус. Серванас подошел к упавшему дереву и уселся рядом с ним на землю, поставив тяжелую корзину с ягодами тут же у ног. Он облокотился о бревно и закрыл глаза. Монах прислушивался к звенящей тишине леса. Изредка где-то кликала птица. Рядом с ним какой-то зверек шуршал в кустах. Давно уже Серванас не испытывал такого душевного умиротворения. Здесь, в лоне природы, в этой завораживающей глуши, поистине девственных лесах, послушник чувствовал себя неотъемлемой его частью. Он больше не принадлежит миру людей, он должен быть здесь: слиться с этим упавшим деревом, отдать ему свои силы, уйти душой в бревно, чтобы возродить из него свежие ростки и вырасти уже новой жизнью – прекрасным могучим деревом, стоять здесь, пустить корни, раздвинуть густой кроной соседние елки и выситься огромным дубом над лесом, простоять триста, нет, пятьсот лет и цвести, цвести, цвести … вечным прекрасным существом, смотреть на суету мира с высоты своих листьев и насмехаться над глупыми проблемами двуногих.
Серванас не заметил, как уснул. Вдруг что-то пробежало по нему, какие-то резвые малюсенькие ножки засеменили у него по плечу, спрыгнули на колени и с шуршанием пропали в кустах. Монах вздрогнул, приподнялся с земли и посмотрел по сторонам.
Холодный пот пробежал по его спине. Солнце ушло за горизонт, в лесу начинало стремительно темнеть. Серванас не знал, где находится. Он запаниковал. Сначала ринулся назад, но потом понял, что пришел сюда с другого направления. Но какого? Он потратил время, думая и наворачивая круги около полной ягодной корзины. Куда идти? Как выйти к деревне? А что, если он умрет здесь от голода и холода? А что, если его укусит змея? Чем быстрее опускалась ночь на чащу, тем страшнее становилось Серванасу дальше оставаться в лесу, не двигаясь, ни вперед, ни назад. Монахи хватятся его, но когда? После отбоя, уже ночью. Пойдут ли они искать его? А вдруг не пойдут? Подумают, что оно и к лучшему. Серванас только доставлял всем проблем, вдруг братья просто делают вид, что любят его, а на самом деле даже похоронить его с почестями не захотят?
«Я никому не нужен, – он почти готов был расплакаться. – Никто не пойдет меня искать. Я всегда был один и умру один. Даже родители, кто бы они были, бросили меня у ворот монастыря в люльке, значит, не желали меня, хотели от меня избавиться. Братья-монахи наверняка так же ко мне относятся. Я ничтожный, глупый. Пошел нарвать ягод, но теперь заблудился и наверняка не выберусь отсюда».
Только когда в лесу стало совсем темно, послушник вдруг очухался, вытер мокрые от слез щеки и решил пойти хоть куда-нибудь. Если он выйдет к Лазурному озеру, то сможет пойти вдоль его