Намек. Архивный шифр. Иван Кузнецов
захватив несколько сухих чурок из поленницы.
Нипочём он не сознается, что потерял в городе часть богатства, полученного при рождении: крепкого здоровья! Пусть и нет его в том ни вины, ни оплошности. Не зря говорится: «Москва бьёт с носка». А всё же стыдно: уходил-то за лучшей жизнью. И никому не объяснишь, что Москва сполна оправдала его ожидания: там жизнь интересна – лучшей и пожелать нельзя.
Комель давно превратился в груду чурок, другие кругляки пошли в ход.
– Коля, хватить: класть некуда!
В ровном голосе послышались примирительные интонации.
Он не заставил себя уговаривать: убрал топор, сложил уже наколотое, часть снёс в дом.
– Ты не болеешь? – вдруг спросила мать.
Ещё не легче!
Врать не хотелось, и Николай, вместо обороны, перешёл в нападение.
– С чего ты взяла? – спросил лёгким тоном, будто посмеиваясь.
– Бледный ты. И какой-то… Будто ослаб.
– Да ну, мам! Выйду в поле – загорю. Огород перекопаю тебе. Огород-то ещё не весь перекопали?
Старший брат Василий отделился, поставил дом и после женитьбы разрывался между собственным хозяйством и помощью матери.
– Не весь. Тебе оставили на долю… Коля, а ты простил мене? – спросила мать таким тоном, будто продолжала разговор об огородных грядках.
Однако у него возникло ощущение, что она завела речь о чём-то, крайне важном для себя, и приготовилась к тяжёлому объяснению.
– За что? – удивился он.
– Ну так… ну так… – взволнованно замялась мать. – Что соврала тебе… Тогда-то…
Ёкнуло сердце. Единственный раз в жизни мать соврала ему. Больше случаев таких не представилось, чтобы врать. Неужели она о том, о тогдашнем?! А ну как ошибся? Пусть уж сама скажет.
– К Манечке не пустила тебя, – закончила мать, овладев собой.
Угадал! Николай с облегчением улыбнулся. Ему не приходило в голову, что она помнит и тем менее – что винится.
– Я не маленький давно. Ты меня, несмышлёного, гнала, чтоб не заразился. Чего я понимал-то? А упрямства семь пудов.
– Ты в Манечке души не чаял, – улыбнулась мать с неожиданной робостью, – так убивалси.
– Не соображал, что тебе во сто раз хуже.
Он внезапно совершенно по-новому понял вечную сдержанность матери, её суровость. Он всегда считал, что та по натуре не склонна к сильным чувствам. А она, оказывается, боялась. Всё время боялась, что сын оттолкнёт её, как делал в первые дни после смерти любимой сестрёнки, сидя, зарёванный и нахохленный, под кустом у забора. Вся картина сложилась! Потому-то мать всегда была особенно суха с младшим. К остальным же детям проявляла суровость из природного чувства справедливости: если Кольке не достаётся её ласки, то и другим не положено большего. К тому же детей полезно держать в строгости, чтоб им потом жилось легче…
Мать подошла сзади, неловко провела рукой по его волосам, порывисто обняла за плечи и отпрянула: отвыкла нежничать с детьми. И хорошо, что отпрянула: Николай