Степная сага. Повести, рассказы, очерки. Валерий Латынин
Голодали дюже. Урабатывались до смерти. Многие померли. Кто – прямо в забое, кто – в лагерном бараке.
Я под всяческим предлогом старался не попасть в шахту. Легкие некудышние. Да и, честно сказать, не было никакого желания фашистам пособлять, пусть не по своей воле, а под конвоем, но все равно работать на врага. Поэтому как мог отлынивал. То уборщиком в бараке останусь, то больным прикинусь.
Охранники вскоре заподозрили меня в симуляции, стали на проработку вытаскивать. Сначала кругов по сто вокруг барака гоняли. Заставляли приседать или отжиматься от земли, пока не упаду без сил. Тогда футбол начинался… до крови.
Но и тут я хитрей их оказался. Научился юшку носом пускать. Токо они меня на сапоги возьмут, я – шмыг, шмыг рукой под носом… вся физиономия в крови. Они – гады конченые, а кровь на них все равно отрезвляюще действовала. Отступались.
Изобьют на рупь, а я охаю и отлеживаюсь несколько дней на червонец, – невесело пошутил Яков Васильевич.
Валентин зябко поежился, представив кровавую лагерную забаву охранников. Ему приходилось много раз читать и видеть в кино, как немцы и полицаи издевались над военнопленными. Кровь в жилах стыла. Но ведь там были абстрактные жертвы. А здесь – отец. Тихий, незлобивый человек, всю жизнь носивший в себе боль от пережитого и никогда не изливавший ее на близких и родных людей. Вечно трудившийся, как муравей, на свое немалочисленное семейство. Вечно переживавший за то, чтобы все были сыты, одеты, обуты, не болели, учились прилежно. И никогда ничего не требовавший взамен. Даже когда дети выросли, получили образование, заняли высокие должности и стали время от времени помогать родителям деньгами, отец каждый раз смущался и говорил: «Мы раздолжимся. Бычка в зиму сдадим заготовителям и раздолжимся. Вам-то, молодым, деньги нужнее». Душе до слез больно.
– Охранниками немцы были или свои же, из пленных? – спросил взволнованно Валентин.
– Смешанно. Но лютовали больше свои. По сию пору не могу понять, почему. Особенно один земляк по кличке Ржавый бесчинствовал. Здоровенный детина, нескладный, как обезьяна, весь в рыжей шерсти. Взялся за меня не на шутку.
– Может быть, из кулаков, обиженный?
– Кажись, голодранец. Но ненавистный, не приведи господи! Доведись ему родного брата пытать – умучил бы до смерти. Есть такая порода – все у них не как у людей, вкривь и вкось, а винят весь мир в этом, токо не себя.
– Кажется, я понял, что за фрукт! Такие, по научному определению, страдают комплексом неполноценности, или по-другому – комплексом Каина. Душа черной завистью переполнена, не способна сопереживать другим людям, любить, а только – ненавидеть, унижать, издеваться и за счет этого возвышаться над жертвами.
– Ну, как там по-научному называется, не знаю, но то, что душа гнилая – факт. Вначале ему кличка моя не понравилась. Хлопцы прозвали меня за большие усы, закрученные на донской манер, Будённым. Чем уж ему Семён Михайлович не угодил, того не ведаю. Но, как только услышал