Гой. Вячеслав Прах
Скольких парней эта дура сгубила. Эта петля задушила. Мишу Минского помнишь? Недавно ушел под дурой на Рассвете реку Самсона искать, Мирон рассказал, не видели больше изгоя ни живым, ни мертвым. Катарсис этого не прощает. И мне больно, брат. Своя ноша на горбу. Хочу обезболивающего, как и всякий изгой, но не дуру. И рад тебя видеть, обниму, да. Выпить – нет. Не огорчайся. Жить хочу.
– Понял тебя, Злой. Говори, что привело тебя ко мне?
– Слышал про убийства непомнящих недалеко от табора Третьяка?
– Это Катарсис, Злой, здесь каждый день кого-то убивают.
– Может, кто из твоих людей или ты лично видел кого-то подозрительного, не из местных? Кроме наших градских пацанов, Захара и Третьяковской бригады.
– Был один тип. Расхаживал здесь недалеко. Не знаю его. Вроде не из местных, на непомнящего не похож. В глаза не видел, ходил один.
– Остановили его?
– Да кому он нужен, Сашик. Бродит по Катарсису, на рожон не лезет – и пусть бродит, пока Катарсис душу его не забрал. Катарсис, он, сам знаешь, защищает себя лучше любого хранителя.
– Молодой, старый?
– Этого не знаю, не разглядел лица. Слушай, как там мать? Что сказала, когда ты в Коробку вернулся?
– Умерла мать. Не дождалась.
– Горько, брат.
– Горько. Пойду я. Если кого-то постороннего увидишь в наших краях или, может, кто внимание на себя обратит, подозрительный, будь добр, отправь своего человека в град ко мне. Я на втором этаже дома Мирона местечко свое имею. Пока.
– Ты вот – подозрительный, на себя внимание мое обратил, – усмехнулся хранитель. – Тебе-то какой интерес в этом, Злой?
– Я временно присматриваю за непомнящими, Степа. Мирону пообещал, что найду убийцу тех детей. Если сообщишь мне что-нибудь, буду благодарен.
– На Третьяка и бригаду думаешь? – спросил Степан, недовольно прищурившись.
– Не думаю. Нужны факты. А обвинить кого без доказательств – сам знаешь, Степан, и пулю меж глаз получить можно.
– Там все по-другому, Сашик? В Коробке. И медом нам не помазано? – улыбнулся хранитель, почесав ухо.
– Не мне тебе рассказывать, Степан, кто мы и где мы нужны.
– Это верно. Вот знаешь, уже больше года не был дома. И не хочу. Не тянет. Раньше думал, что уйду навсегда – и полыхай он огнем, этот Катарсис. Эти дары, непомнящие, изгои, нелюди. Это небо другое. И жизнь без птиц. И Ночь – одна на целую неделю, и целую неделю в Ночи жить. Мечтал себе – буду добрым, любимым дедом. Дочка родила три года назад. Дед я, старик. Думал, буду с малышней возиться. В игры играть. Сидеть себе на веранде своего домика, да компот абрикосовый попивать. В мастерской ковыряться. Оно так рисовалось в уме. Будто я – подходящий кадр для всей этой семейной идиллии. А на деле – и недели в таких условиях не продержусь. Не мое это. И больше себя не обманываю. Коробка, сука, навязала мне, что я должен жить для семьи, что мое счастье дома, в тишине и покое. А нет там моего счастия, брат. Нет! Вот оно, в Катарсисе. Рядом с трупами ванаков и моих братьев. Злой, я, как и ты, занимаю здесь свое место. Я тоже винтик в этом механизме. В этой, мать ее, системе.
– Понимаю.
– Ладно.