Беглая Русь. Владимир Аполлонович Владыкин
заповедей, – посуровел Давыд, доведённый ею до отчаяния, что девчонка пытается учить его уму-разуму. —Ты хочешь, чтобы я тебя как на базаре выторговал за любовь?
– Но я тебе ничего не предлагаю. Можешь катиться к Вальке! – подхватила Зина, и тотчас, толкнув ногой калитку, убежала домой, оставив Давида в оторопи с разинутым ртом.
«Видали барышню, – с обидой подумал он, отойдя от калитки, – как будто она такая опытная по части любви, что у меня от её претензий ажник уши заболели! Любви большой захотела, а бублика не хочет. Ну, я всё равно от неё не отступлюсь. А Гришке все клавиши на переборке пересчитаю, всех девок к себе загрёб!»
Между тем таким пренебрежительным отношением к нему Зины, Давид чувствовал себя ни за что униженным. Причём ему и самому было донельзя стыдно, что действительно по-настоящему он не умел целоваться. Вот с танком в армии он лихо обращался, а тут с девахой никак не управится.
На следующий день он с остервенением пахал по жнивью самое дальнее поле, и почти всё это время перед глазами стояла Зина. Когда устал о ней думать, она, казалось, ему удалялась от него всё дальше и дальше, а он, как умалишённый, за ней на тракторе, и с такой одержимостью вспахал всё поле.
Вечером на заветной поляне он появился позже всех. Давыд тревожным, нацеленным на всех девушек взглядом, высматривал свою зазнобу, для чего даже подходил к ним ближе, покуривая на ходу, не замечая того, как глубоко втягивал в лёгкие дым и потом струёй выпускал в сторону, чтобы ему хорошо было видно окружающих. Когда высмотрел её, начал буквально поедать девушку глазами, полными злой печали оттого, что вчера она высмеяла его неумение целоваться и теперь он исподлобья взирал то на гармониста Гришу, то на Зину и не спускал с неё придирчивого взгляда, словно спрашивал у неё: а умеет ли тот то, в чём она ему отказывала? Но тот смотрел на Валю Чесанову, и тогда Давыд понял, что напрасно изводит себя глупой ревностью, так как Зина им совсем не интересуется.
А ей, видевшей злое, нелюдимое лицо Давыда, как-то было не по себе, отчего сама неприятно хмурилась. Но потом больше не старалась на него смотреть, пытаясь вести себя непринуждённо, пробуя даже танцевать. Однако сегодня ноги словно кто-то спутывал, и они плохо ей подчинялись; Зина непроизвольно поднимала на Давыда искательный взор, не спускавшего с неё по-прежнему своих настырных, цепких глаз, притягивавших к себе, как магнитом, и она чувствовала себя точно пригвождённой на месте. И она всё чаще и чаще ловила на себе его глаза, преследовавшие её с маниакальным упорством. Собственно, она уже от себя не скрывала, что хотела сама этого, словно некто властно её заставлял подчиняться тайне провидения, толкавшего к Давыду помимо её воли; но даже уйти или спрятаться за чьей-то широкой спиной Зина уже не могла.
А тем временем девушки и пели, и плясали, тогда как Зина сегодня была явно не в ударе, что на неё было непохоже и у девушки напрочь пропало настроение. И тогда ей ничего не оставалось, как незаметно уйти с глаз