Кана. В поисках монстра. Роман Кожухаров
Астрахани, в устье Волги, жил до революции один купец, – вещал Агафон, уже громче. – Продавал чёрную икру и покупал картины. Пути нерестилища привели «Мадонну» работы Леонардо в устье самой длинной реки в Европе.
– Вспомнил!.. – обрадовался после паузы секретарь, как мальчишка. – «Мадонна с цветком», прозванием Астраханская!.. О ней Хлебников написал.
– И что же он писал? – с любопытством спросила Вара.
– Что в маленьких, родных городках Италии такие картины хранят как единственный глаз.
– Как зеницу ока… – сумничал счетовод.
– Ещё он писал о тёплом, золотистом пухе, которым обрастают со временем картины старых мастеров, – развил Агафон.
Кузан не отставал:
– Иконы и тут основательнее. Обрастают золотыми окладами да драгоценными каменьями…
Вновь затевавшийся спор прекратил Ормо:
– Ну, вот и выходит… – выдохнул он, заставив себя улыбнуться. – «Нельзя хотеть невозможного» и «Хоти невозможного» – это одно и то же…
Возможность равна невозможности?.. Собрание и так донельзя взбудоражилось выяснением отношений между кандидатами, а тут, от тождественного столкновения молота и наковальни, головы наполнило гулом и звоном и повело по кругу. Слов председателя никто не понял. Начали спрашивать, требовать разъяснений. Но Ормо окончательно умолк. Он оставался нем, как рыба, и чем дольше он упорствовал, тем сильнее становился галдёж, перерастая в непролазную глассолалию.
Голоса… Как тогда, в Окнице, на празднике, в лучах солнца, сползающего по грани Моисеева кургана. Каменистые скаты окрестных сопок образуют треугольники с черепичными крышами времянки и дома. Они, становясь всё червоннее, пересекаются под прямым углом, превращаются в катеты, гипотенузы которых затеряны где-то в заполненной закатным золотом синеве.
Столы, накрытые прямо во дворе, составлены буквой «П». Буква – заглавная, прописная настолько, чтобы вместить всех собравшихся на праздник. Сорокадневные поминки справляют по матери хозяина дома. Старушка едва не дожила до своего девяностолетия. Проводить в последний путь душу Домны собралось чуть ли не всё село, тесно переплетённое узами кровного и духовного родства – «нямурь»[7], как они себя называют. Двоюродные, троюродные и прочеюродные, фины и нанашулы[8], разбавленные седьмой водой на киселе не только по окрестностям, но и по ближним и дальним сёлам и городам. Приехали и не поспевшие к похоронам бабы Домки правнуки и правнучки из тридевятых мест: Триест, Лиссабон, Нижневартовск, Москва.
Перекладина буквы образует президиум, за которым, возле батюшки и хозяина, посажены Ормо и Вара. Не в том смысле, что наша пассионарная – Ормина пассия, но… Ормо одесную от батюшки, а Вара – ошую. Виночерпии движутся посолонь, вдоль подковы, дочерчивая окружность. На разлив поставлена молодежь. Я в их числе, большой фарфоровой чашкой черпаю из ведра темно-красную, венозную кровь и наполняю стаканы гостей и хозяев. Стакан по-молдавски – пахар, а чашку у меня в руках хозяйка и хозяин называют кана[9].
Я стремительно
Неам (молд.) – сродник. Неамул оменеск (молд.) – род человеческий.
Фин (молд.) – крестник. Наш (молд.) – крёстный.
Канэ (молд.) – чашка, кружка.