Последний дар утраченного рая. Поэты русской эмиграции 1920–1940-х годов. Группа авторов

      Благой со строгими глазами

      Темнеет Спас: благая Русь.

      Я вновь в былом… Опять молюсь

      Я пред родными образами.

      Молитвы детские шепча…

      О чем же крупными слезами

      Так плачет белая свеча?

      Всю ночь мело. Бил ветер ставней

      И жутко плакал у окна…

      И, одинокая, без сна

      Душа томилась болью давней,

      Молясь все ярче, все страстней,

      Чтоб эта вьюга замела в ней

      И самый след минувших дней.

      Всем жизнь моя была богата:

      Любовью, песней и вином, —

      Так пусть же вечер за окном!

      Полны живого аромата

      Былые сны, и их красу

      С собой, под грустный блеск заката,

      Я в сон последний унесу.

      Я родился в Москве. Я дыма

      Над польской кровлей не видал,

      И ладанки с землей родимой

      Мне мой отец не завещал.

      России – пасынок, а Польше —

      Не знаю сам, кто Польше я.

      Но: восемь томиков, не больше, —

      И в них вся родина моя.

      Вам – под ярмо ль подставить выю

      Иль жить в изгнании, в тоске.

      А я с собой свою Россию

      В дорожном уношу мешке.

      Вам нужен прах отчизны грубый,

      А я где б ни был – шепчут мне

      Арапские святые губы

      О небывалой стороне.

      Что ж? От озноба и простуды —

      Горячий грог или коньяк.

      Здесь музыка, и звон посуды,

      И лиловатый полумрак.

      А там, за толстым и огромным

      Отполированным стеклом,

      Как бы в аквариуме темном,

      В аквариуме голубом —

      Многоочитые трамваи

      Плывут между подводных лип,

      Как электрические стаи

      Светящихся ленивых рыб.

      И там, скользя в ночную гнилость,

      На толще чуждого стекла

      В вагонных окнах отразилась

      Поверхность моего стола, —

      И, проникая в жизнь чужую,

      Вдруг с отвращеньем узнаю

      Отрубленную, неживую,

      Ночную голову мою.

      Я, я, я. Что за дикое слово?

      Неужели