Немецкая философия. Философия времени в автопортретах. Том 3. Под редакцией д-ра Раймонда Шмидта. Валерий Алексеевич Антонов
и найдены новые ответы на старые вопросы.
Я пока не могу сказать, хватит ли у меня самого времени и сил, чтобы довести идеи, стимулируемые новым подходом, до зрелости и представить их результаты в подходящей для них форме. Именно поэтому я рад воспользоваться возможностью, которую предоставляет мне эта «самопрезентация», чтобы показать пути, которые привели меня к философии, кратко резюмировать то, что, по моему мнению, я нашел на своем пути, и в особенности указать на цели, которые я имел в виду и все еще имею в виду. Возможно, эти цели станут новыми указателями для того или иного человека.
В университете я изучал только классическую филологию и прилежно занимался французским и английским языками. Затем в течение более тридцати лет я работал учителем латыни, греческого, немецкого и философской пропедевтики в гимназии. Обе профессии, филологическая наука и школьное преподавание, сильно повлияли на тематику и характер моего последующего философствования. Интенсивное изучение языка привело меня к психологии, и под влиянием трудов Штейнталя я вскоре убедился, что не логическое, а только строго психологически ориентированное рассмотрение языковых образований может открыть истинное и полное понимание языковой мысли и формы. Поэтому в течение многих лет я выступал за то, чтобы в преподавании классических языков как грамматика, так и интерпретация были поставлены на психологическую основу. Мой богатый педагогический опыт укрепил меня в убеждении, что преподавание древних языков особенно подходит для того, чтобы дать ученикам возможность проникнуть в мастерскую души. Своим занятиям классической филологией я обязан также пониманием почти неисчерпаемого богатства греческого духа, и поэтому я с особой теплотой и решительностью выступал за сохранение гуманистической гимназии. Только совсем недавно я смог показать, что античность особенно подходит для введения в социологическую мысль.6
Я считаю, что своими многолетними занятиями в гимназии я обязан своей особенно сильной потребности в ясности, которая не оставляет незамеченным ни одного темного пятна в поле мысли. Именно в школе я впервые научился говорить бегло и связно, а также приобрел способность излагать трудные и сложные проблемы так ясно, чтобы они казались понятными даже неспециалисту. Впоследствии это пригодилось мне для написания книг и академических лекций.
Однако профессия преподавателя также привела меня к философии. Еще совсем молодым учителем мне поручили преподавать философскую пропедевтику, то есть логику и психологию, в двух высших классах. Готовясь к этим урокам, я все больше и больше погружался в проблемы, чему немало способствовало и то, что я почти везде вступал в конфликт с введенными учебниками. Благодаря исследованию соотношения грамматики и логики у Аристотеля я получил официальную квалификацию преподавателя философской пропедевтики и таким образом все глубже погружался в философию. Для моих расширившихся интересов научные занятия классической филологией, в которой зачастую наибольшее значение придается точной работе над деталями, казались слишком узкими и ограниченными. Переход происходил медленно и постепенно, и я так и не смог полностью отстраниться от классической филологии. Однако с выходом в свет
«Die alten Sprachen und die neue Zeit». Mitteilungen der Freunde des hum. Gymnasiums in Wien. Heft 20 (1921).