Вавилонская башня. Михаил Альбов
тьфу, не труп собственно, а имя, великое, лучезарное имя беллетриста Мехлюдьева. которое останется в наследство потомкам!.. Да, оно останется. останется. Чёрт побери!!
(В этих случаях Мехлюдьев всегда ударял кулаком по столу, ударил бы он и теперь. но так как упомянутого предмета под рукой не оказывалось, то недостаток его с успехом восполнила спинка дивана).
А что имя его будет жить – он останется в этой уверенности до последнего часа! Ведь рано или поздно, а он создаст, наконец, гениальную вещь! И он знает, что ему для этого нужно. Ему нужен покой, да, полный, абсолютный покой! Все великие вещи созидались только при этом условии… Данте писал в монастыре. Тассо в тюрьме… Гм… положим, тюрьма – это уж слишком… Но всё-таки ему-то, ему-то. Мехлюдьеву. нужен покой! И как давно уже он стремится к покою! Ради покоя он чуть ли не каждую неделю переменяет квартиры, и вот эта самая обнажённая комната, в которой он теперь лежит на диване, по счёту, начиная с Нового года. четырнадцатая… Четырнадцать комнат, это в четыре-то месяца. с января по апрель!! Ужасно!.. Но что ж делать, если работа его требует спокойной обстановки? Хорошо, если бы здесь был обретён, наконец, столь желанный покой…
Дзынь! – раздался в передней сильный звонок…
Мехлюдьев всем туловищем привскочил на месте.
Вслед затем громыхнул и стукнул дверной крюк.
– Куничка! – воскликнул чей-то тенорок. – Куничка! Здравствуй! (Мехлюдьев догадался, что голос должен принадлежать хозяину-поэту). Ты заждалась меня? Да?
Раздались долгие и сочные звуки поцелуев.
– Ну, вот и я! – восклицал тенорок. – Ну, Куничка, какую я мебель купил! Прелесть что такое! Орех, всё орех! Трюмо, стол перед-диванный, шифоньерка, шкаф для книг… Да, вот сейчас принecyт. Матрёна. Матрёна! – зазвенел пронзительно тенорок, как разбитый стакан, но тотчас же упал до шёпота: – А? Что? Сдала? Ну и, прекрасно! Кто!.. Ли-те-ра-тор? Неуж жели? Матрёна, отворяй обе половинки? Вот так! Посмотри-ка на лестнице. Несут?
– Несут! – радостно провозгласила Матрёна.
С лестницы доносились голоса, сперва глухо, а потом всё громче и громче. Слышались тяжёлые шаги и треск задеваемой за стены мебели.
«Гм… чёрт возьми, довольно беспокойно, однако!» – размышлял на своём диване Мехлюдьев. – А, впрочем, что ж делать? Мебелью обзаводятся, нельзя же… Ну а потом будет тихо… Хозяева, кажется, хорошие люди… Какой только у него противный, визгливый голос! Итак, с завтрашнего же дня работа, работа! И никуда ни ногой! К чёрту жур-фиксы, шлянье! За работу!
Вдруг Мехлюдьев с испугом приподнялся на диване… Он вспомнил, что, покупая для предстоявшей работы великолепную почтовую, с золотым обрезом бумагу, он забыл купить лиловых чернил! Какая забывчивость! У него уже были чернила красные, синие, зелёные… Если бы существовали в продаже желтые – и они у него непременно бы были… Но как же вдруг без лиловых чернил?
Сколько уже месяцев он лелеет в душе мечту своей жизни – создать великую, небывалую вещь – и в