Эмтегей 85’ Колыма реальная и мистическая. Андрей Викторович Кадыкчанский
чёрной скале, на которой спрятана верёвочная лестница, пришёл, когда мороз уже ударил с такой силой, что лиственницы по всему лесу стали потрескивать. Луна яркая, аж глаза слепит, снег ещё искрится. Воздух, вырывающийся изо рта, мгновенно превращается в пар и даже звенит на морозе. В ватнике тепло, пока двигаешься, но стоит остановиться – сразу щупальца мороза проникают под одежду. Цепляю верёвку, на которой стальными крючками на изогнутых законцовках за отверстия к поясу зацеплены лыжи, хватаюсь за лестницу. Лестница – это громко сказано, на самом деле это толстый трос с завязанными узлами с шагом в 40 сантиметров. Ползу вверх, как скалолаз.
При определённой сноровке это совершенно несложно – как по лестнице подниматься. Пять метров по отвесной скале – и я в распадке ручья Сабагыл. Иначе со стороны Эмтегея сюда не попасть. Всё. Я дома: триста метров, и вот оно, зимовье. Избушка два метра на четыре и высотой метр восемьдесят, сколочена из среднего диаметра стволов лиственницы и засыпана дёрном вместе с крышей.
Зажигаю свечу. Вот дрова, всё в порядке, только до чего же холодно-то! Печка-буржуйка сварена из листовой стали толщиной около трёх миллиметров. Быстро растапливаю её, огонь неохотно, но всё ж занялся, загудел. Посидел на корточках, подождал, пока рассеется весь дым, скопившийся под потолком. Затем плотно затворил дверь в хижину и открыл ножом банку с тушёной говядиной.
Поставил на печку рядом с тушёнкой чифир-бак, полный кристаллов льда, которые нарастают за зиму под слоем осадочного снега у самой земли. Сижу, наслаждаюсь. Усталость во всём теле неимоверная. Пошло тепло от печки наконец. Скидываю тяжёлую куртку. Достаю из рюкзака хлеб, а он на ощупь – как камень. Замёрз, однако!
Открываю заслонку печи и жарю промёрзший чёрный хлеб на огне. Вкуснятина непередаваемая! Тушёнка – просто супер! Кто не пробовал советскую тушёнку из Гособоронрезерва, тот не поймёт. Ну, всё… Сыт, согрелся, чаю напился. Однако дровишек на всю ночь маловато будет, думаю. Придётся искать сухостой. Беру топор и снова на мороз.
Чёрт, ну где хоть одно сухое дерево?! За годы существования зимовья на Сабагыле путники вырубили всю сухую древесину в радиусе километра, наверное. Скачу, как кабарга, по глубокому снегу, вдруг вижу поваленный ствол лиственницы, присыпанный снегом почти полностью. Только ветки торчат. Пошевелил, постучал, вроде сухое.
Усталость и небрежность сделали своё чёрное дело. Вместо сухих дров я нарубил две охапки сырой, промёрзшей насквозь, заледеневшей лиственницы. «Пойдёт!!!» В зимовье уже настоящий рай! Жарко. Раздеваюсь, закидываю полную печь дров и решаю пока подождать, чтоб наверняка разгорелось. Откинулся на нары и….
Проснулся от ощущения опасности. Первое, что дошло – не слышно треска дров в печи. Вскакиваю и понимаю: руки у меня настолько окоченели, что совершенно меня не слушаются! Чужие пальцы… Не чувствую их вообще! Вдруг понимаю, что что-то ещё не так. На спине и ногах появились какие-то шишки. Твёрдые, идут вдоль спины, как струны. И тут до меня доходит,