На далеких окраинах. Погоня за наживой. Николай Николаевич Каразин
покрыт роскошной ковровой попоной с золотою каймою и кистями.
– Там как Аллах укажет, – уклончиво отвечал всадник.
– А вы нам хоть четырех оставьте, что мы тут одни в степи пешие делать будем?
Все шло, по-видимому, так покойно, разговаривали, казалось, так дружески, что со стороны можно было подумать, что дело идет не о самом нахальном степном грабеже, а просто о торговой сделке, заранее предвиденной и происходящей в наперед условленном пункте. Только некоторый беспорядок, в котором находились распоротые тюки, всюду разбросанные куски канаусов, медная посуда, штуки ситцев и красного кумачу русских изделий, несколько голов сахару, одну из которых старательно облизывал лежавший врастяжку верблюд, да этот неподвижный труп, эта лужа крови, всасывающаяся постепенно в песок, – несколько намекали на настоящее значение этого дикого сборища.
– Ну, пойдем, что же тут нам делать? – сказал Сафар, обращаясь к угрюмому узбеку.
– Что же, так и оставить его даром? – отвечал тот.
– А ты спроси у них: может, они тебе заплатят?
Сафар усмехнулся.
– Я его зарежу, – шепнул узбек и шагнул к Батогову. – Все легче, чем так, ни за что отдать.
– Оставь, что толку…
– Э, да что тут.
– Оставь, беды наживешь… не тронь!.. Эй, там, береги!..
Узбек кинулся к тюку, сжав в кулаке свой нож. Предупрежденный криком Сафара, высокий хивинец загородил ему дорогу.
– Пусти – убью! – крикнул узбек и сильно толкнул хивинца. Он был в исступленном состоянии и уже не понимал, что ему не под силу борьба, которую он затеял. Хивинец схватил его за горло, взвыл и запрокинулся: он почувствовал, как в его кишки вполз кривой нож противника. У узбека захрустело горло, раздавленное судорожно сжатыми пальцами хивинца.
Сафар махнул рукою, взял за узду свою лошадь и пошел. За ним тронулись и остальные два барантача его шайки.
Их никто не задерживал. На них никто не обращал внимания.
Из всех тюков разграбленного каравана составили только шесть верблюжьих вьюков, четырех верблюдов оставили караван-башу и его работникам, уступив его просьбе, остальных гнали кучей порожняком. Всадники ехали вразброд, где попало, только человек пять из них составляли настоящий конвой около своей добычи.
С далекого бархана, наискосок тому направлению, которое приняли разбойники, спустился джигит одвуконь и ехал небольшой рысцою, по-видимому, совершенно равнодушно относясь к приближавшемуся с каждым шагом сборищу.
Он уже поравнялся с крайними всадниками: те поглядели на него – он на них, и поехали рядом. Подъехал к нему человек в большой чалме… Джигит произнес обычное «аман» («будь здоров») и приложил руку ко лбу и сердцу.
– Счастливая дорога, – произнес человек в белой чалме.
– Да будет и над вами милость пророка, – отвечал джигит.
– Ты что за человек?..
– Такой же, как и вы.
– Куда твои глаза смотрят? (Вопрос, равносильный вопросу: «Куда теперь едешь?»)
– Туда же, куда и ваши.
– Откуда?
– Бежал