Запах денег. Артур Кангин
башню.
Да и не только спит, а и днем все время проводит, Указы диктует.
И Указы не простые, а с глубинным подтекстом.
Например, Указ о запрете ловли и продажи голубей.
А второй Указ – об обязательных голубятнях на каждом балконе.
Возроптали, было, россияне.
Да, потом призадумались.
Значит, милосердный их президент крылатых любит.
Чего обижаться-то?
И то верно.
У каждого должна быть своя утеха, свое забвение, зачем же воду мутить?!
Капсула 7. Натали
Я встретил её на Черкизовском рынке. Она бойко торговала китайскими босоножками. Орды возбужденных женщин толкались подле нее, примеряя на картонках непрочные изделия восточных братьев.
Я встал чуть в стороне и принялся любоваться ею.
В ней все было чудо! Бирюзовые глаза, коса до пояса, точеный подбородок, щиколотки (я их не видел, но догадывался, что они очень тонкие, как у породистого арабского скакуна) и черная, словно шпанская мушка, родинка на виске.
Я любовался бы своей будущей кралей до закрытия рынка, но мне постоянно мешали беспокойные дети гор.
«Побэрегись! Да-арогу!» – поминутно орали они, толкая перед собой огромные тележки с раздутыми полосатыми мешками.
– Идите к чёрту! – пытался возражать я.
Но московские кули лишь скалили золотые зубы и агрессивно темнели и без того загорелыми лицами.
Тогда я решился и подошел к обворожительной торговке.
– Как тебя зовут, милая?! – перекрикнул я горластых дамочек.
Бирюзовые глаза красавицы заволоклись туманом страсти.
– Натали! – произнесла она так тихо, что я еле расслышал.
– А я – Иван! Ваня!
– Красивое, древнее имя.
– Где мы увидимся?
– Приходите в полночь к памятнику Пушкина.
– Почему в полночь?
Девушка потупилась, и в это самое время какая-то толстая, усатая тетка, так саданула меня локтем в живот, что я скрючился и волчком отлетел в сторону.
Дома, на Шереметьевской, я принялся лихорадочно готовиться к встрече.
Почистил немецкой пастой зубы с двух сторон, погладил брюки со штрипками, выщипнул парочку нахальных волосков из ноздрей.
Из зеркала на меня смотрел тридцатилетний ухарь с чуть вклинивающимися залысинами.
«Ничего! – твердил я себе. – Мы еще пробьемся! Мы еще докажем свету право на большую любовь!»
В полночь я, как штык, стоял у бронзового изваяния кудрявого поэта. На одном плече гениального дуэлянта, мрачно нахохлившись, сидела угольно-черная ворона, с недоумением наблюдая, как я шуршу золотыми листьями (стояла золотая осень).
Натали всё не было.
«Неужели опять, как всегда, продинамят? – изумлялся я. – После этого я решительно начну презирать женский пол».
– Ваня! Ванютка! – серебристо прозвучал голосок моей кудесницы. – Заждался, бедный?!
– Опоздание на сорок минут