Запах денег. Артур Кангин
С голоду не помрешь!
И настроение у Сени просто супер.
Вечером придет домой, махнет стопарик настойки из алтайских тушканчиков, сразу всю усталость, все хвори, как рукой снимет. Головную боль, ломоту в суставах убирает начисто. А мужскую потенцию как поднимает?! Ведь Семену уже за сороковник перевалило. А тут, как семнадцатилетний, всегда готов!
Жена, Галчонок, им довольная. Мурлыкая, носки вяжет из козьей шерсти. Во всю щеку румянец.
Минул год, и уже не верилось, что в диком угаре он покинул столицу. Не верилось, что пару лет был вице-мэром Гуляй-Поля, делил ложе с Гликерьей, якшался с легендарным батькой.
Как-то на прием к Сене, а он уже стал директором института, полноправным хозяином отечественной генетики, записался проситель со странной фамилией – Махнорылов.
Подустав от приема попрошаек и лже-спонсоров всех мастей, Семен Аркадьевич Глушко с любопытством ждал очередного посетителя.
В дубовый кабинет вошел сгорбленный старик в черных очках. На старце болтались солдатские обноски. Седые лохмы прикрывала бейсбольная шапочка.
Не спрашивая разрешения, незнакомец сел, цепко схватил Сеню за руку:
– Где настойка?!
– Батька?
Старик сорвал черные очки, молодо и зло сверкнул очами:
– Он самый. Так, где она?
– Известно где! Дома! – Семен еле выдернул руку.
– Пошли!
Не дожидаясь обеденного перерыва, пришлось идти с батькой.
Дверь отворила Галчонок, изумленно взглянула на старика:
Это кто?
– Ты его не знаешь…
– Нестор Иванович, – Махно сдернул с себя бейсбольную кепочку и толкнул Сеню кулаком в бок: – Быстрее!
Сеня достал из зеркального бара ополовиненную заветную бутылочку.
Как же принялся хлебать из нее Махно!
Так на вокзале бомж лакает из горла портвешок.
Кадык ходил ходуном.
Сразу стал молодеть.
Кожа батьки подтянулась, посмуглела. Шея стала шире, раздутые вены на ней исчезли. Жилистые руки перестали дрожать.
Махно рыгнул, спрятал бутыль в походный мешок:
– О деньгах не спрашиваю. Живи!
– Можно хлебнуть на прощание? – пошел красными пятнами Сеня.
– Дурак, – скривился Махно. – В моем лице анархия могла умереть. Только ей и жива Россия!
– Да ведь тебе новую настойку сделают!
– Ага! Только она настаиваться должна сорок лет.
Не попрощавшись, батька ушел.
Без настойки Семену Аркадьевичу стало худо.
Началась ломота в суставах. Бессонница, стерва, замучила.
Спину простреливали артритные боли.
Уж не мил стал и институт генетики с красавицами секретаршами, и жена, с эротическим тайским массажем, новым ее увлечением.
Затосковал Семен.
«По весне слиняю вон из Москвы! – стал себя тешить. – Уйду в Гуляй-Поле. Кинусь к батьке в ноги. Мол, прости засранца. Не простит, поставит к стенке,