Колючая изгородь: повести и Карабахские были. Тельман Карабаглы
лето.
– А ты знаешь, который час?
– Наверно, девять?
– Девять? Когда Сона муэллима отправилась к роднику за водой, было полдесятого.
Мы оба замолчали. А брат, оказывается, уже забрался на железную крышу нашего двухэтажного дома и что-то там мастерил. Девочка спрыгнула на землю и подошла ко мне:
– А что там делает твой брат?
– Антенну устанавливает. Скоро будем радио слушать.
– Вай! В фаэтоне была черная коробка, это и есть радио? – спросила она.
Я не ответил. К полудню брат выставил на балкон четырехламповый радиоприемник с выносным репродуктором. На его панели блестели три черных колесика с делениями и цифрами – до ста. На полу стояли две большие серые коробки, от них к приемнику шли два провода. Брат еще раз все проверил, щелкнул выключателем, стал крутить первое колесико. Из черной тарелки репродуктора, прикрепленной к стойке балкона, полилась смесь голосов и музыки. Брат принялся крутить и второе колесико – тут же все голоса исчезли, осталась одна музыка. Через несколько минут наш двор заполнился сельчанами, взрослыми и детьми.
– Радио это?
– Чудо! Боже мой… Ящик поет человеческим голосом!
– Боже мой!
А старушки крестились и говорили:
– Это дела шайтана… Ящик принесет нам несчастье! Как это может быть, чтобы он говорил человеческим голосом?
Итак, первое радио в селе у подножия горы Мров зазвучало в нашем доме.
Гойчак целыми днями не отходила от мамы, а я прибился к сельским ребятам, бегал с ними, играл, ходил в лес по ягоды, валялся в жару в тени.
К обеду бежал домой:
– Умираю с голоду! Есть хочу! Что у нас сегодня?
И набрасывался на чурек, поедал его пустым или с козьим сыром, если он был.
У Гойчак постепенно менялся цвет лица. Щеки заметно порозовели, а уж какой нагуляла аппетит – не описать! Но девочка она была работящая. Постоянно спрашивала:
– Сонна-муэллима, сходить за водой?
– Нет, доченька, нет. Иди и ты поиграй с ребятами. Не сиди дома…
– А мне дома лучше! – и бежала к алыче, забиралась на развилку ветвей, в свой облюбованный наблюдательный пункт.
Гойчак так привыкла к моей маме, что, забываясь, тоже называла ее мамой, как и я.
И однажды я разозлился:
– Ты мою маму не называй мамой!
– Почему? Она и моя мама!.. – И заплакала.
Тогда я схватил ее за косу:
– Ладно уж, чего ревешь! Пусть моя мама и твоей будет.
Мальчишки, мои приятели, обычно ждали меня за воротами дома. Стоило выйти, они тут же спрашивали:
– А сегодня радио будет петь?
– Да!
– Иди сделай, чтобы пело…
– Сейчас пока нельзя, – говорил я.
– Почему? – восклицали они хором.
– Отдыхает.
– Хм, – ребята смеялись. – А оно живой человек, что ли,