История зеркала. Две рукописи и два письма. Анна Нимова
искал, и теперь завороженно смотрел на своё отражение. И правда в том, моё лицо действительно было мне мало знакомо.
Что я мог сказать в то мгновение о мальчике, который так напряженно смотрел на меня из глубины? Наверно, мне он казался беззащитным, а в чертах его была видна детская слабость. В остальном же это было ничем не примечательное лицо. Жизнь ещё не успела оставить на нем сколько-нибудь заметных следов или отметин. Увидев такое лицо единожды, вряд ли ваша память сохранит надолго эти глаза, рот, волосы… Но в тоже время, было в этом лице что-то трогательное.
Не осознавая, я провел рукой по поверхности зеркала, как будто пытаясь защитить мальчика от превратностей, что могли бы ему грозить… Губы его шевелились, словно он разговаривал со мной, и я вдруг почувствовал желание ответить, или, по крайней мере, как-то выразить свое приветствие.
Немудрено, что за эти три года окружающие почти не замечали тебя, – сам того не желая, я заговорил с ним. Чем больше я смотрел, тем ближе он мне становился, будто у меня появился первый друг.
Сколько раз в это зеркало вот так же вглядывался Ансельми, искал ли он в нем скрытое или ему просто хотелось взглянуть на своё лицо, как хочется этого сейчас мне. Зеркало словно притягивает, я не в силах отвести взгляд… А ведь Ансельми очень красив, – подумалось вдруг. Пожалуй, самый красивый из тех, с кем мне довелось встретиться. Почему же его лицо кажется таким привлекательным? У него выразительные глаза, послушные волосы, так и хочется их растрепать, но не только это, не только… А мог бы кто-нибудь назвать моё лицо красивым? С сомнением я покачал головой, мальчик в зеркале ответил мне тем же.
– И ты согласен со мной, – тихонько шепнул ему.
Я старался рассмотреть лицо то с одной, то с другой стороны, а поверхность всё время переливалась, рождая новые формы, и мальчик в зеркале уже не казался таким напряженным, черты приобрели заметную мягкость. В этом ли разгадка Ансельми, – думал я, вспоминая, что лицо его могло казаться усталым или улыбалось, но напряжения, заставлявшего черты искажаться, в нём заметно не было.
Некоторое время я просто смотрел в глаза отражению, когда почувствовал, что утрачиваю ощущение реальности. Казалось, грань между мной и мальчиком постепенно растворяется, ещё немного – мы или превратимся в одно целое, или, наоборот, окончательно отделимся друг от друга и станем жить каждый по-своему. Голова тяжелела, сильно хотелось спать. Опасаясь, как бы не заснуть с зеркалом в руках, я опять плотно обернул его и вернул на прежнее место. Может, завтра придумаю, где буду хранить, – последнее, что пронеслось в голове, прежде чем я погрузился в сон.
– Новая беда с тобой, Корнелиус, откуда взялась эта сонная болезнь? – ворчала мамаша Арно.
По утрам меня стало невозможно добудиться. Обычно, заслышав шаги хозяев, я поднимался и выходил из кухни. Теперь же им приходилось