Окрошка со вкусом счастья. Татьяна Сарана
>(от друга и однокурсника автора)
Лет …надцать назад Таня прислала мне один свой рассказ. Прочтя первые предложения, булькнул туда полностью. «А еще?» – забил копытом я. Она периодически стала отправлять мне свои невероятные ныряния в нежность и тонкость детской созерцательности мира. Каждый новый ее опус я ждал с такой же жаждой, с которой бредущий по пустыне надеется на волшебное превращение миража воды в ее реальное журчание.
Это сравнение не случайно: пишет Таня со скоростью ленивца – по рассказу в год. И такая периодичность оправдана, ибо из погремушек своих воспоминаний она скрупулезно сплетает лингвистическую икебану. Характеристика этого искусства в аккурат ложится на филигранное мастерство пера этого автора: «В основу икебаны положен принцип изысканной простоты, достигаемый выявлением естественной красоты материала».
Поэтому позволительно сказать, что перед нами владычица нового жанра литературы. Таня заполнила пустую нишу, в которой тёплый туман детства так накрывает читателя с головой, что после чтения еще долго не хочется возвращаться в бурлящую действительность….
Словом, вы держите в руках поистине бриллиантовую россыпь чувств, ощущений и впечатлений, которые абсолютно все из нас испытывали в первые сознательные годы жизни.
Испытывали все.
А перенести на бумагу смогла только Татьяна Сарана.
Приятного вам погружения!
Ангел-хранитель
(От автора)
…С тех пор, как мы виделись в последний раз, он сильно изменился. Прежде он отражал свет. Блестели длинные волосы, торс, упругие крылья. Что-то тогда ещё поблёскивало на пальце, когда он быстро подносил сигарету ко рту.
– Вы больше не курите?
– Бросил. Лет пять назад, после того, как ты… Ну, ты помнишь.
– Да. Помню.
Теперь он коротко стрижен, торс стал матовым. С крыльев сошёл глянец, но они блестят. Тускло, сдержанно. Как будто серебро подёрнулось патиной. Он стал немногословен. Вопросы его коротки и точны. Слушает внимательно и долго.
Мне есть, что рассказать. За эти годы родились и выросли мои дети. Не успела состариться и умерла моя мать. Умерли её братья, жены братьев. Умерла её сестра, моя единственная любимая тётя… Ветер, гуляющий в пустоте за спиной, до меня ещё не добрался. Я его даже ни разу не слышала. Но я уже знаю, что он есть.
– Что ещё?
Ещё… Смирилась со своим призванием. Учусь его понимать. Легче обижаю и труднее прощаю. Боюсь бедности и одиночества.
Он морщится. Да, он прав. Это всё не то.
– Про главное скажи.
А про главное я уже сказала. Родились и выросли мои дети.
Эта книжка – для них.
Молоко
Утром выхожу во двор неторопливо, важно. Нельзя торопиться, если на тебе новая куртка, простёганная ромбиками, из-под неё выглядывает новая же юбка в складку, а в новых красных ботинках уважительно отражается восходящее солнце. Любому пятилетнему человеку известно, что в такой одежде нельзя бегать по двору. В такой одежде полагается сесть на перила крыльца, расправить юбку и ждать. Бабушка подоит коров, разольёт молоко по двум большим бидонам, и мы с дедом повезём его в город, на продажу.
Весна уверенно распоряжается во дворе. Дорожка, ведущая к коровнику, почти подсохла. На пригорке распушилась мать-и-мачеха, заодно выбралась погреться на солнце всякая травянистая мелочь. Суетливые куры молотят клювами землю, размякшую от солнечной щекотки.
Усидеть на крыльце никак не получается: в тени забора я замечаю затаившиеся, грязные остатки сугробов. Каблуками новых ботинок безжалостно разбиваю снег в серую кашу. Утреннее солнце её охотно подъедает. Окончательно прогнав зиму из нашего двора, счищаю грязь с подошв об острый скребок, прибитый дедом к нижней ступеньке крыльца. Вот теперь можно разложить отглаженные складки юбки по широким перилам.
Слышно, как за дощатыми дверьми молоко шумно льётся сквозь марлю, натянутую на широкие горла бидонов. Шуршит тихий бабушкин смех, гудит весёлый дедов баритон. Устав от нетерпения, я приоткрываю дверь. Бабушка звонко шлёпает деда по руке, оторвав от своего подола его широкую ладонь.
– Дурак старый!.. Иди, дитё ждёт.
Дед забрасывает на плечо два связанных бидона. В каждый из них я могу заглянуть, только встав на цыпочки.
До автобусной остановки идти долго. Недавно вспаханное поле отделяет нашу окраину от центральной площади посёлка. Над полем прозрачно переливается тёплое утреннее марево, страстной звонкой дрожью заходится жаворонок. Его не видно в яркой слепящей вышине, поэтому кажется, что звенит солнечный свет.
На узкой полоске между полем и посёлком бабка Настя Кузнецова пасёт долговязую корову. Тяжёлая, маслянистая от грязи верёвка двойной петлёй наверчена на рога. Корова зыркает исподлобья на костлявую