По волчьему следу. Карина Демина
которой медленно сочилась черная-черная кровь.
– Не сдохну… – он был еще в сознании, и это тоже удивляло, как и сам факт того, что Шапка жил. По всем законам мироздания он давно должен был переступить рубеж, а он жил.
И потом, когда рану закрывали повязкой.
И когда Одинцов вливал в него силу.
И позже.
– Я… найду тебя… с-спляшем… З-Зима? Вдвоем? Обещаешь?
– Обещаю, – сказала я.
Умирающим легко раздавать обещания. Знаешь ведь, что исполнить не придется.
А он все-таки выжил. И теперь вот обзавелся пшеничными усами, бачками и тремя подбородками, которые придавливали белый воротничок рубахи.
Мундиром.
Кабинетом.
Чинами.
– Я тогда в госпиталь угодил надолго, что-то там в кишках крепко повредилось. Думали, что все, отойду. Но после какой-то целитель заглянул… в общем, вытащил. А дальше сам. Потихоньку, а пока валялся, то и войне конец. Мне он медальку дали, наверное, чтоб не сильно обидно было. И списать хотели. По состоянию здоровья.
– Но не списали?
В его кабинете стол раздвигался. И на этом столе находилось место самовару, огромному, начищенному до блеска, пусть даже растапливался он не шишками, а электричеством, но все одно впечатлял. К самовару прилагался свежий хлеб, щедро приправленный тмином, чесночное масло в горшочке, холодное мясо, напластанное тонкими кусками, сыр и домашние колбасы.
– Да… случилась у меня любовь с одною дамой… – Шапка мечтательно прищурился. – Она и помогла комиссию пройти… сама подумай? Куда мне? Тогда уж знал, что некуда. Дом наш разбомбили, мать и сестра в нем остались, еще в первый год письмо от соседки пришло. Отец до войны преставился. И выходило, что ни дома, ни родни какой, которую близкой назвать можно. А тут служба… предложили в полицию, я и пошел. И прижился. Помотало, конечно, пару лет, а после посчастливилось тут от осесть. Что? Городишко небольшой, но доволи-таки тихий…
Он тяжко вздохнул и, отмахнувшись от каких-то своих мыслей, разлил чай. Мне вручил огромную оловянную кружку, чуть примятую сбоку. Бекшееву досталась чашечка фарфоровая, с золоченым краем, и аляповатая, расписанная розами, тарелка к ней.
– Рассказывай, – велела я. – С каких это пор у тебя медведи головы по пням расставляют.
Шапка крякнул и пригладил усы рукой.
– Говорю же… городок у нас большею частью тихий.
– Большею? – уцепился за оговорку Бекшеев.
– Так… граница же ж недалече. И туда идут. И оттуда… оно-то тропы давненько проложены, поделены… – Шапка говорил неспешно, успевая прихлебывать чай, в который бросил четыре кубика сахару. – Но порой бывают… недопонимания. Или чужаки суются…
– Или беглые?
– Васька растрепал? Хороший мальчонка, да болтливый без меры. Язык поперед мозгов работает… но пройдет, сам таким же ж был.
– Ему пятнадцать. А ты его отправил нас встречать.
– А кого еще? – удивился Шапка. – У меня, думаешь, тут полк засадный стоит? Я вон… еще Уголь, но тот который день в госпитале,