Грешным делом. Яков Пикин
ему кто будешь, сват? Родственник?
– Вроде того.
– А, ну, раз «вроде», так и чеши напрямки. Пешим ходом к обеду будешь.
– К обеду, так. А сейчас не подскажете сколько время?
Старик ткнул пальцем в небо, будто должны были послышаться куранты, но вместо этого вдруг громко пёрднул и рассмеялся. Похихикав, он побежал в арку. Там вдруг остановился и спросил:
– Ты чай не из этих?
Он перетасовал ладонями невидимую колоду.
– В смысле?
– Не ходи тогда…Он такой же Каретов, как я Штирлиц!
– Почему?
– Картёжники это. В поездах, знаешь, которые пассажиров раздевают.
Он захлопал себя по карманам.
– Выходишь, а денежки тю-тю…
– Понятно…
– Картов его фамилия. А буковку себе приделал. Это тут все знают.
– Ясно…
– Тебе, как я смотрю, всё ясно, – заметил старик, – из Ленинграда что -ль?
– Подальше…– не стал я раскрывать карт.
– А откуда?
– Да вам то зачем?!
– А-а, ну, раз не хочешь говорить, шуруй тогда прямо, дом у них двухцветный, не спутаешь, коричнево – розовый.
– Надо же, и вокзал тоже.
– Чего?
– Тоже говорю двухцветный.
– А-а! так весь Торжок разноцветный, что ты! Не город, а картинка!
Дед опять хихикнул и вдруг, отчётливо сказав мою фамилию: Адье! – скрылся в подворотне. Мне сделалось страшно. Вытянув шею, я начал вглядываться под арку, где исчез старик. Там, где заканчивал серебриться рассвет, начинался колодец двора, дном которого был чердак в виде мезонина.
Очень медленно из –за угла дома, за которым старик скрылся, появилась вдруг сначала острая бородка, затем серый треух и любопытный глаз всё того же старика. Это было так неожиданно, что я замер, парализованный ужасом. «Она – вампир!», вспомнились мне слова Зои. Может, они все тут вампиры? Я начал озираться, бормоча:
– Чёрт же меня дёрнул сюда поехать. Не хватало ещё, чтобы меня тут съели!
Слава богу, что выглянув лишь на мгновение, старик потом исчез и больше уже не появлялся.
Прижав к ушам воротник, я быстро пошагал в серую мглу. Город спал, окутанный морозным туманом. В редких окнах горели огни, напоминая об уюте и тепле. Двери подъездов были настежь открыты, словно приглашая любого войти внутрь, но темнота в глубине них отталкивала.
Во дворах глаз порой выхватывал криво изогнутые качели, ржавую жесть грибков или песочницу с оторванным бортиком. Подгоняемые ветром катились по земле бумажные стаканчики. Раздавленные словно богатырской поступью шевелились пластиковые бутылки. Казалось, всю ночь тут был праздник, и лишь под утро люди разошлись, чтобы отдохнуть, набраться сил, а затем встать по сигналу будильников и выйти на улицу, чтобы опять захлебнуться весельем.
Я вдруг поймал себя на мысли, что иду, будто зная дорогу. Автопилот вёл меня сквозь космогонию улиц, эзотерику тёмных стёкол, философии цветочных горшков прямо к цели Творения – Любви. На фоне одних зданий чернели автомобильные номера, под другими не горел свет… Так я и шёл, изучая лексику незнакомого города почти