Из дома домой. Роман-коллаж. Кира Бородулина
была своя нормальность. Негласный «арийский» кодекс, который не позволял врать в глаза, юлить и избегать работы мысли. Видимо, стихоплетство приравнивалось к такой работе, хотя мне в ту пору в это не верилось. Стихи лились сами собой, я была только радистом. Уж не помню, почему я почувствовала облегчение, поделившись с подругой. Наверное, надоело ныкать блокноты, строчить, прикрывшись тетрадным листом, будто делаю что-то предосудительное. Уже год я буквально дышала стихами, но считала это делом несерьезным и поделилась только с сестрой – и то, когда она наткнулась на мой блокнот. Разумеется, у нее в моем возрасте было все то же самое, бла-бла-бла. Хотелось, чтобы я больше с ней говорила, скрытная ты наша. До сих пор на подкорке записано убеждение, что мои мысли, мои слова, моя жизнь никому не интересны. Поэтому я и пишу – чтобы сделать их интересными не двум-трем друзьям или членам семьи, а большему кругу. Комплекс.
Ты русский воин и ты не один,
Ты строишь мир из забытых руин
И не даешь никогда никому
Даже взаймы душу свою.
Мы сидели у меня на балконе. Там обитая дерматином лавочка, и Аня всегда занимала большую половину, привалившись спиной к стене. Точнее, к выцветшему бегемоту по имени Федюнька, которого отец подарил мне на восьмилетие. За вторую половину моей жизни Федюнька лишился глаза и утратил персиковый цвет, но в качестве подушки был по-прежнему незаменим. Я же сидела прямо как кол, потому что прислоняться к обитой вагонкой стене было неудобно, зато ноги можно было вытянуть в балконное окно. За окном зеленел лес – особенно яркий в пасмурный майский день. Пахло влажной землей и черемухой.
Через неделю от песни «Будем жить, мать Россия!» с колонки слетел цветочный горшок и разбился вдребезги. Мы с Анькой тут же убавили громкость, собрали землю в тазик и воткнули туда корень эухариса. Толстые и огромные осколки горшка сложили в мешок и отнесли на помойку. Ковер пропылесосили. Весело нам было, ничего не скажешь. Благо, на балконе нашелся пластмассовый белый горшок, куда мы и пересадили эухарис, а остатки земли Анюта, картинно изогнувшись, вывалила в балконное окно, провозгласив:
– Возвращение в родную стихию!
Снизу тут же послышался отзыв от копающейся в палисаднике соседки. По-моему, он состоял из непечатных слов, так что пропустим.
Рука не поднимается выбросить эту кассету. И все же… ну зачем этот хлам? Мне даже слушать ее негде – деки давно сломались, а в плеере нет батареек.
А вот еще одна из того же времени. «Химический сон» Маврика. Буклета нет – кажется, Аня забрала его отсканировать, но так и не вернула. Ей очень нравилось, как Маврик получился на той фотографии – он держал в руке хрустальный шар, а вот, что в нем изображено – не помню. Жаль, красивый был буклет, но давать что-то Ане – почти то же самое, что подарить. Нелегко было научиться, когда вещи имели ценность – кассеты, диски, книги. Теперь же все в цифре, все одноразовое, доступное, можно