Пролегомены к изучению философии Гегеля. Книга первая. Уильям Уоллес
которые мы можем познать, как мы можем познать растения или звезды. Для того чтобы сделать объект познания (в строгом смысле слова), сделать вещь, необходимым условием, по мнению Канта, является восприятие в пространстве и времени. Без ощущений – и этих ощущений, как бы разложенных по местам и длительностям, – объект науки невозможен. Никакая простая демонстрация не сможет вызвать его к существованию. И с этим требованием старые теология и психология, которые исповедовали изложение объекта-Бога и объекта-души, были исключены из списка наук и сведены к простым диалектическим упражнениям. Круг наук, таким образом, не ведет за пределы обусловленного, за пределы пространства и времени. Ему нечего сказать о «первой причине» или о конечной цели.
Таков был результат, который можно с полным основанием ожидать от «Критики естественного разума» Канта, – особенно если читать ее без дополнительных продолжений, и прежде всего тем, в ком чувство было сильнее мысли, или тем, кто от природы был более наделен тягой к вере, чем философским умом. Такая личность проявилась в Й. Х. Якоби, младшем брате поэта, ничем не выдающегося в свое время. Среди обязанностей государственной службы и забот по бизнесу он находил время для изучения Спинозы, английских и шотландских моралистов, а главное – с интересом следил за развитием Канта, начиная с 1763 года. Его дом в Дюссельдорфе был местом многочисленных литературных встреч, а сам Якоби поддерживал тесное общение с лидерами литературного и интеллектуального мира, такими как Лессинг, Гаманн, Гете. Его первыми значительными произведениями были два романа в письмах – «Алвилл», начатый в серийном журнале в 1775 году, и «Вольдемар», начатый в другом журнале в 1777 году; оба были изданы как полные произведения в 1781 году. Оба они опираются на моральный антитезис, и оба оставляют антитезис в том виде, в каком они его нашли. Здесь защитником выступает сердце: «только оно одно и прямо говорит человеку, что хорошо»: «добродетель – основной инстинкт человеческой природы»: истинная основа морали – это непосредственная уверенность; а высший стандарт – это «этический гений», который как бы открыл добродетель и который все еще является первостепенным авторитетом в тех исключительных жизненных ситуациях, когда «грамматика добродетели» не может предложить адекватных правил и когда, следовательно, непосредственный голос совести должен в «лицензии возвышенной поэзии19» осмелиться, как говорит Берк, «приостановить свои собственные правила в пользу своих собственных принципов. ' С другой стороны, есть поборник разума, который объявляет весь этот сентиментализм «настоящей мистикой антиномизма и квиетизмом безнравственности20»: «Для человечества, – говорит он, – и для каждого человека (каждого полноценного человека) принципы и некоторая система принципов являются необходимыми». В заключение Вольдемар приводит пару девизов: «Кто доверяет
Jacobi’s
Ibid., i. 178