Курша-2. Чёрное солнце. Роман Гусев
замешательством, перехватил инициативу Пётр, – мы здесь не за пайку[6] вкалываем, и я хочу, чтобы все это понимали. А если кому-нибудь что-то не нравится – то я не держу. Можете идти на все четыре стороны. Хоть в работники посольства… Если, конечно, возьмут с такой биографией.
Все присутствующие обидно расхохотались и посмотрели на татуированного. Тот побагровел ещё больше. На этом возражения закончились. С торжественным выражением лица Пётр наблюдал, как рабочие отправились на погрузку, – своё главенство он в очередной раз доказал! Замелькали мышиного цвета спецовки. Дело пошло… Он окинул взглядом состав, совершая привычные расчеты в голове, и боковым зрением заметил приближающуюся к нему одну из серых фигур.
– Зря ты так с Косым, – негромко произнёс подошедший, – чувствуется мне, он такого не простит.
– А я в его прощении и не нуждаюсь! – огрызнулся Пётр, а про себя подумал: «Свалился этот Косой на мою голову. Чем дальше – тем всё наглее и наглее. Вот уже и на меня хвост поднимать стал. Нехорошо это. Не-хо-ро-шо…»
Пока рабочие грузили платформы, Иван Фомич решил передохнуть в курилке, сделанной в виде беседки с двумя деревянными скамейками, расположенными по бокам сбитого из нескольких широких досок столика. Крыша беседки спасала от палящего солнца, а повсюду чувствовался запах свежеспиленного хвойного леса. Усевшись на одну из скамеек, он расстегнул верхнюю пуговицу выцветшей гимнастёрки, достал из кармана галифе сложенную до размера кармана старую газету, вместе с ней – маленький мешочек, сшитый из плотной однотонной ткани, а также измятый коробок спичек, на котором красовалась этикетка с изображением затёртого льдами судна «Челюскин» и самолёта, летящего над ним. Оторвав от газеты небольшой кусочек, умело скрутил его в лодочку, затем раскрыл мешочек и тремя пальцами, стараясь не рассыпать, извлёк из него щепотку махорки, которую также аккуратно выложил в лодочку. Края бумаги свернул, поднёс к губам и склеил слюной. Затем поджёг самокрутку, затянулся и глухо откашлялся в кулак… Через минуту мыслями он уже был далеко от этого места…
Путь от тупика, где кипела погрузка, до деревянного домика станции с табличкой «Курша-2» составлял немногим более километра и занимал до двадцати минут неспешной ходьбы. Лидия Петровна толкнула дверь от себя и вошла внутрь. Из глубины слабоосвещённого помещения повеяло живительной прохладой. Усевшись за письменный стол, накрытый зелёным сукном, она осторожно откинулась на спинку расшатанного стула… В левом верхнем углу стола находилась ровная, листок к листку, тонкая стопка бумаг. Чуть ниже – начищенная до блеска керосинка[7] и обычные конторские счёты. В другом углу лежала потрёпанная, местами с затёртой и размазанной от пальцев рук типографской краской, газета «Коммунист» выпуска 20 октября 1935 года с главной статьёй «Множить ряды Стахановцев[8]» на первой полосе. В некоторых местах текст статьи был ровно подчёркнут, а на полях нарисованы жирные восклицательные знаки. В центре стола
Пайка (жаргон) – казённые продукты питания, выдаваемые заключённым.
Керосинка – керосиновая лампа.
Стаханов Алексей Григорьевич – советский шахтёр и один из новаторов угледобывающей промышленности, основоположник «Стахановского движения», Герой Социалистического Труда. В ночь с 30 на 31 августа 1935 года, при участии помощников, за рабочую смену в 14 раз превысил норму по добыче угля, установив тем самым рекорд. Стоит отметить, что рекордная смена была инициирована и подготовлена заранее: перепроверено состояние компрессоров и отбойных молотков, организован вывоз угля, проведено освещение забоя. Заведующий шахтой, изначально не поддержавший данную инициативу, вскоре был снят с должности, осуждён и приговорён к расстрелу как враг народа (в последующем расстрел заменили на 15 лет отбывания в исправительно-трудовом лагере).