Задушевная математика. Иван Алексеевич Макаров
самом деле он, очнувшись, просто не мог понять, где он находится и не знал, куда идти… Пейзаж-то у нас неровный: холмы, овраги…
Танька-Молекула во всем этом, конечно, не виновата, но трактор-то, возможно, угнали именно ради нее. Такая она была тогда еще красивая.
От бездомной, хотя и околомонастырской жизни Танька стала тускнеть, вянуть…
Несколько лет я в тех краях не был, а когда снова приехал и увидел Таньку, то едва узнал ее: это была больная старуха. Только большие глаза светились…
Прошлой весной Славка заболел, его забрали в больницу.
Танька ходила теперь с каким-то относительно юным бедолагой, смуглым и темноволосым. Мне, конечно, все равно, но как-то обидно было за Славку… Хотя это очень глупо, конечно… Какое мне дело?
А зимой Молекула умерла.
Замерзла в брошенном доме, где они, бездомные, ночевали.
Вечером, один из так называемых «трудников» сказал как-то между прочим равнодушно и почти даже весело (происшествие все же!):
– Там бомжиха какая-то насмерть замерзла, а друга ее в монастырь взяли…
Вроде бы и ничего особенного, все обычно, все привычно (привычно уже!), но больно сжалось у меня почему-то сердце.
Прощай, Танька.
Упокой, Господи, в мире душу рабы Божией Татианы…
Летом Славка приехал из больницы. Стоял грустный.
– Как дела?
– Плохо. Молекула-то умерла…
Об этом я уже знал. Не знал только, что звали ее еще и Молекулой. До этого она была для меня просто Танька.
А как хорошо все начиналось!
Индустриализация, электрификация, всевозможный ликбез и культурная революция… И металл, металл… Черное и цветное железо…
… И металла стало навалом, и с течением времени металл стал вдруг как бы никому не нужен, стал ничего не стоить. То есть: «в кабак не стали брать», а вот посадить за этот металл, даже если человек его просто на помойке нашел, очень даже могли. Так что беспризорного железа, как черного, так и цветного скопилось в стране невероятное количество… И когда его снова, если и не прямо в кабак, то, по крайней мере, в приемные пункты стали брать, к заветным дверям и окошкам выстроились длинные очереди. Почти такие же, как когда-то в ленинский мавзолей, за колбасой, за иностранными визами, а после – за водкой (чаем, сахаром, табаком и т. д)…
Так я стоял однажды в хвосте, томясь ожиданием и страшной неизвестностью: достанет ли в моей ветхой котомке пресловутого цветного металла до необходимого (1 кг.) минимума, а, следовательно – на шкалик…
… В квадратном дворе приемного пункта у станции, казалось, все было железное. В грязный грунт были втоптаны автомобильные клапана, болты, гайки, и всякий другой, нецветной, и тогда еще не слишком и не везде принимаемый лом.
А в небе невысоко летел, опускаясь, большой белый самолет.
На его шум я и поднял глаза от железного грунта и увидел, какое ярко-синее и прекрасное было над нами небо.
Господи, думал я, небо-то какое синее… И какое большое, а я его почти и не вижу … Может, я и теперь не поднял бы глаз, если