Мальчик и танк. Иосиф Ионович Дик
так нельзя разговаривать! Понятно?
– Да…
– Садись!
Саня уткнулась в тарелку. Кок еле заметно улыбнулся – вот дает прикурить командиру! – и тут же погасил улыбку.
– Так вот, этот дедушка, бедный человек, – Волков поднял указательный палец, – имел восемь внуков. Восемь! И когда мы, мальчишки, дрались между собой, он всегда нам говорил: «Лучше худой мир, чем добрая ссора».
– Я знаю, к чему вы это говорите, – сказала Саня, посмотрев на Курта. – А я его все равно ненавижу… Он против нас, а вы его кормите… Лучше бы другому, нашему, дали… – И она отодвинула от себя тарелку.
– Что за демонстрация?! – Волков стукнул пальцем по столу. – У вас что, в отряде дисциплины не было?!
Саня встала по стойке «смирно».
– А отвечать можно?
– Отвечай.
– Была! А вы – жалельщик!
– Что-о – «жалельщик»? Так вот запомни: для меня нет чужих детей! Детей! Тебе ясно?!
– Командира прошу срочно в центральный пост! – раздался в переговорной трубе голос старпома Меняйло.
Волков, утерев салфеткой рот, тут же выскочил из кают-компании.
Саня моментально состроила ему вслед гримасу и, посмотрев на кока, с ехидством сказала:
– Ну и командир у вас! То в дочки звал, а теперь – «встань» да «садись»! А я ему когда-нибудь такое скажу, вот в эту дырку, – она указала на переговорную трубу, – что он у меня сразу ляжет.
– Но-но! В это устройство только самые главные сообщения передаются, – погрозил пальцем кок. – А вообще-то такого командира, как у нас, еще поискать надо… Кстати, вы ешьте, а то на мину напоремся – и вся еда зазря пропадет.
И он добавил ребятам из бачка еще по одной котлете.
X
Войдя в центральный пост, Волков привычным взглядом окинул приборы: дифферентометр, глубиномер, кренометр, подошел к старпому. Оторвавшись от перископа, тот доложил:
– Товарищ командир! Мы идем вдоль кромки минного поля. Справа по носу фашистский катер вдруг резко изменил курс к Севастополю.
Волков приник к перископу и в светлом окуляре с перекрещивающимися нитями увидел среди серых волн качающийся предмет, похожий на спичечный коробок.
Командир долго вглядывался в окуляр, поворачивал перископ то вправо, то влево, осматривая горизонт. В его неторопливых движениях чувствовалась взволнованность, и в центральном посту наступила тишина.
В отсеках тоже умолкли разговоры. Подводники невольно поглядывали на переговорные трубы.
Курт, лежа на своей койке, бездумно глядел в подволок с зарешеченной лампочкой, тяжело вздыхал, ворочался. Потом вытащил из кителька, висевшего на крючке, глянцевую фотографию, на которой были папа, мама и он – счастливые, красивые, – и со слезами на глазах стал рассматривать дорогие ему лица. Все теперь для него было потеряно навсегда и безвозвратно.
Только Саня не замечала, что происходит на борту. Она сидела в жилом отсеке на койке и, расставив перед собой шахматы, хватала за руку каждого проходящего мимо нее матроса.
– Дядя