Сам по себе. Андрей Драгунов

      Ты будешь куковать ещё о мне —

      не как кукушка о потерянном ребёнке.

      Ты будешь вспоминать о самом дне,

      когда ещё мы не были знакомы.

      Мы будем вместе вспоминать коньяк

      и сахар, выжатый в жаровню.

      Мы снова будем где-нибудь в гостях

      и утром выдоим банальную корову

      на молоко, сметану и творог,

      чтобы случилось что-нибудь большое,

      но нас никто не пустит на порог,

      и жизнь уже не кончится любовью.

      И будут ангелы купаться в облаках,

      и соловей залетный после спячки

      споет о том, что в маминых руках —

      тепло! И не споешь иначе…

      И будут двое воевать в ночи:

      страдать и плакать, каяться, мирится…

      И кто-то тихо скажет – Помолчим,

      пусть это все приснится нам. Приснится.

      И будут песни под гармонь и под ля-ля,

      и кто-то спьяну разобьет «тальянку»,

      а утром, протрезвев, промолвит – «бля»

      и бросится с обрыва спозаранку.

      Птица на тонкой ветке щебечет о лучшей доле,

      о заморских странах, откуда вчера вернулась.

      Как намедни еще летала во чистом поле,

      а сегодня семья, заботы – любовь проснулась.

      Я сижу на стуле слушаю птичий щебет.

      Облака проплывают в те самые дальние страны.

      Подвожу итоги, где вечные «кредит-дебет»

      никогда не сойдутся, что, впрочем, совсем не странно.

      Как ни странны, впрочем, и мысли о лучшей доле,

      но куда ни плюнь – попадаешь опять в болото —

      оттого сижу на стуле, шепчу – До коле?..

      А в ответ лишь птичка щебечет звонко – Чего там…

      Вот уже и облетели листья.

      Еще немного и придет конвой

      красивый, молодой, с повадкой лисьей,

      качая мне на выход головой…

      И будет время тикать в такт уставшей

      сердечной мышцы, пробуя вперед

      бежать, опережая лист опавший,

      и птицу, что опять стреляют влет.

      И время года будет неизвестно

      до той поры, покуда до земли

      не упадут снежинки повсеместно

      и к югу не отбудут журавли.

      И только лишь синичка на ладони

      попробует обратно все вернуть,

      но ты уже в «столыпинском» вагоне

      и жизнь тебе отмерена чуть-чуть.

      И под холодным взглядом конвоира

      уснешь, как будто дома и в тепле…

      И страха нет от серого мундира —

      ведь есть любовь к оставленной земле!

      Здесь только лес и больше ничего…

      Ну, может быть – ещё немного камни

      разбросаны. Как в пыльное окно

      сквозь паутину лучик проникает.

      И исчезает где-то в глубине

      холодного безжизненного леса,

      где даже тень, сползая по стене

      заброшенного дома, интересна,

      как всё живое в местности, увы,

      утратившей былое совершенство,

      где соснами поросшие холмы

      напоминают призрачное детство,

      оставшееся где-то далеко,

      как те холмы под толстым, толстым слоем

      истории. Как-будто бы в кино

      картинки пробегают ровным строем,

      как облака из пункта А в пункт В

      без остановок или передышек,

      сыграв «прощай» на каменной трубе

      и каплями пройдясь по старой крыше.

      Здесь небо выпито, как раньше на троих

      пилось вино – до капельки последней.