Коллекция одинокого бокала. А ты хорошо знаешь соседей. Виктория Чуйкова
моего супруга! Он для Вас столько сделал.
– И что же он для меня сделал? Все только тянет и тянет.
– Это Вам только деньги важны.
– Прекрати!
– Это Вы угомонитесь! И еще, я требую Вашего извинения. Сейчас же напишите приглашение к ужину и вечером, при всех попросите прощения.
– А то что? Смотри, как бы самой на коленях ползать не пришлось, прося моей милости.
– Злая Вы, матушка. Злая и жадная! – сказала и как пришла, так и ушла, оставляя все двери распахнутыми.
Антонина Михайловна только вздохнула и с того дня все чаще запиралась в своей комнатке, да что-то нараспев причитала. Алексей Павлович лишь пожимал плечами, но вмешиваться не спешил.
Через неделю вернулась старшая дочь, с детьми, да багажом. С маменькой не встречалась, и детей старалась держать на своей половине. Попыталась пожаловаться Наталье, сестре своей младшей, но та и слушать не захотела:
– Прости, Любонька, но это ваши с маменькой дела. Вы разругались, вам самим и мериться. А если хочешь знать мое мнение, то муж твой прохвостом был и помрет таковым. Считаешь меня глупой, а сама не замечала, что у тебя под носом делается. Да он же с каждой девкой шуры-муры крутил.
– И ты туда же. Спасибо хоть сейчас сказала.
– А ты бы слушала?
Конечно же, Антонина Михайловна знала о возвращении дочери, да и о том, что зять раздела капитала потребовал, хотя муж ей этого и не говорил, сам решал возникшие трудности. Три дня выдержала, а на четвертый велела стол в большой гостиной накрыть, да всю семью позвать. Пообедали. Молча. А когда перешли к чаю, она и заговорила:
– Вижу, пришел момент для серьезного разговора. – в эту минуту, муж, по обыкновению, так сказать для смягчения восприятия ее заявления, намекнул на наливочку и она подошла к горке. Побледнела, за сердце схватилась. Но наливочку достала, мужу отдала. Сама же присела и с минуту молчала. – Да… – наконец заговорила она: – недооценила я случившееся. Что, у мужа твоего, Любовь, новая зазноба появилась? – дочь лишь вздохнула. – Не чиста она и помыслы ее. А я не столь сильна, что бы ей противостоять. В воскресенье все пойдете в церковь, спозаранку, да отстоите службу полностью. Мне одной побыть надо. – тут же ушла в себя, сидела и смотрела в дальний угол комнаты. Семья покрутилась немного подле нее, да разошлась. Остался лишь Алексей Павлович, стал перед женой, замер в ожидании. Поднялась Антонина Михайловна, открыла дверцу горки, указала на бокалы. У их с мужем пары ножки темнеть стали, у средних детей вообще один мутным сделался. – Давно надо было, да я все надеялась. – говоря загадками, заперла горку, прошла в свою комнату, где часто закрывалась одна и где кроме икон, свечей и креслица, был небольшой лишь комодик. Открыла его, достала тот злосчастный бокал, который наделал столько шума в доме, развернула ткань холщевую, в которой сберегала, а бокал-то был уже не просто тусклый, серым стал, как шкурка крысы. Вздохнула еще раз и в сердцах, бросила его об пол. Разлетелись