Бельгийский лабиринт. Истендал Герт ван

      Моя память хранит воспоминание об одном уроженце Западной Фландрии, крепком пожилом мужчине, жившем по соседству со мной в Брюсселе. Он занимал высокие должности в правительстве страны, принимал участие в вооруженном Сопротивлении и отсидел в пяти концлагерях. Этот очень живой и симпатичный человек сказал мне однажды: «Франкоязычные коллаборационисты – это были сплошь фашисты. Фламандскими коллаборационистами зачастую двигала идея, они были идеалистами». Он ничего не забывал, не пытался выдать черное за белое, но правильно оценивал корни коллаборационизма.

      Валлоны и франкофоны предавали свою страну либо руководствуясь фашистскими убеждениями, как говорил мой боевой сосед, либо ради собственной выгоды. Сотрудничество с врагом существовало везде и всегда, во всех оккупированных странах. Пока длится оккупация, коллаборационистом быть выгодно. Или, как кто-то мне заметил: «Они ели масло, а мы – нет». После войны чуть меньше 70% приговоров за политический коллаборационизм было вынесено на нидерландском, а 70% приговоров за доносительство – на французском.

      Коллаборационизм возник не на пустом месте, для него существовала питательная почва, как повсюду в Европе. Крупная и мелкая буржуазия, католическая церковь кипели ненавистью к коммунизму, и не потому, что Сталин злодей. Они были просто счастливы, что Гитлер, такой же злодей, ликвидировал в Германии всех левых. В 30-е годы люди обожествляли военную форму, сплоченные ряды, подчинение лидеру. В Германии больше не было безработицы, а наша парламентская демократия с этой проблемой справиться не могла. Большинству людей было невдомек, что вчерашние безработные нашли себе место в военной индустрии. У этих людей откроются глаза, когда начнется блицкриг. Этот блицкриг разгорался так быстро, что его скорость могла служить доказательством бессилия нашей парламентской демократии.