Без помощи вашей. Роман Суржиков
что тебе и не предназначено.
Наверное, началось это в первый вечер простуды. Эрвин жался к огню, специально для него разведенному, кутался в оба плаща и овчинную шкуру поверх, стучал зубами от озноба и раз за разом подзывал Томми, чтобы тот вскипятил чашу вина. Получив очередную дозу горячего напитка с имбирем и перцем, Эрвин отправлял грея взмахом руки, и тот возвращался к солдатскому костру. Томми усаживался на свое место среди воинов раз, пожалуй, в пятый, когда до Эрвина донеслось:
– Наш неженка совсем расклеился…
Тут бы подозвать болтуна, поставить навытяжку подальше от костра и переспросить: что-что ты сказал? Да так и оставить стоять на всю ночь, чтобы поразмыслил. Но очень уж скверно было тогда Эрвину, и оттого на все плевать, к тому же, не смог понять по голосу, кому принадлежали слова. Короче, он спустил воину наглость. А потом было поздно – прозвище прижилось. Солдатня любит прозвища…
– Неженке огонь нужен, – слышалось ему на дневном привале, когда пара греев раскладывали очаг. Спутники Эрвина днем вполне обходились холодной водой из реки, лепешками и солониной, а костер жгли только вечерами. Но Эрвину не удавалось впихнуть в себя лепешки с ледяной водой – от холодного у него начинался мучительный кашель.
– Буди неженку, – бросал один из кайров на рассвете, обращаясь к Томми. Эрвин отлично слышал это, поскольку уже не спал. Он вообще довольно мало спал, большей частью коротал ночи за одним из трех увлекательных занятий: кашлял, чихал и дрожал.
– Неженка что, на двух одеялах спит? – говорил грей, снимая багаж со спины осла, а другой отвечал ему:
– Верно, и еще двумя укрывается. Так что давай все пять, не ошибешься.
Под вечер на тенистой тропе Эрвин припадал к лошадиной спине, согнувшись в три погибели и стараясь думать, что в такой позе ему хоть немного теплее. Ветер все равно пробирал до самых костей, но все-таки, кажется, чуть слабее. Чтобы поменьше глаз пялилось на его сгорбленную и дрожащую спину, Эрвин ехал в хвосте отряда. Однако это не помешало ему услышать, как барон Филипп Лоуферт сообщил одному из кайров:
– Нежная нынче молодежь пошла. Женщины воспитывают их, вот и вырастают одуванчики.
Кайр промолчал в ответ, но Эрвин не сомневался, что рыцарь полностью согласен с Филиппом.
Так быть не должно, – думал молодой лорд Ориджин. Нужно пресечь это со всей строгостью. Поймать момент, когда кто-то снова ляпнет «неженку», и всыпать плетей. Но Эрвин рассуждал об этом вяло и не слишком старался претворить угрозу в жизнь. Простуда привела его в состояние безразличия, тупой апатии. Отчасти он даже радовался этому: мучила боль в горле, постоянный кашель и озноб по ночам, но все прочие тяготы дорожной жизни отошли на второй план, сделались малозначимыми и незаметными. Эрвину попросту не хватало сил, чтобы ощущать неприятности так же остро, как прежде. Мерзкая пища, ослиная вонь, несправедливость отца больше не волновали его. Эрвин полз по тропе, невидящим взглядом