Жизнь Гегеля. Книга первая. Карл Розенкранц
что благодаря господину Швабу мы получим более подробную информацию о жизни Гёльдерлина, чем это было до сих пор. Поэтому я сократил раздел биографии, посвященный отношению Гегеля к Гёльдерлину, до минимума. Но даже если господин Шваб считает, что стремление к Всеобщему и Единому в мировоззрении Гёльдерлина было впервые вызвано Шеллингом, я не могу убедить себя в правильности этой точки зрения. Шеллинг приехал в Тюбинген только в Михайлов день 1790 и поначалу выделялся среди других студентов не как философский ум, а как молодой человек, хорошо знавший иврит и получивший преждевременное общее образование, который только благодаря участию в политическом клубе Тюбингенского монастыря сблизился со старшими студентами, в том числе с Гегелем и Гёльдерлином. Однако уже в феврале 1791 года Гёльдерлин вписал Εν καί πᾶν в качестве своего символа в фамильную тетрадь Гегеля. Гёльдерлин увлекался греческой литературой и симпатизировал Гегелю, особенно в его любви к Софоклу. Человечество улыбалось ему только через эллинский идеал; он был солнцем его жизни. Однако этот эллинизм был связан с истинно германской чертой его характера – романтическим отношением к природе. Уединение лесов и горных высот привлекало его, он почти боготворил свет и любил бежать от изменчивых порывов человечества к «всепобеждающей» природе. Растворение этих двух элементов – культуры в древней форме эллинского духа и взгляда на природу со всей восторженной тоской, с близостью германского ума – привело его к экстатическому, даже демоническому одностороннему погружению в единство вселенной. Пробуждаясь от наслаждения этим блаженством, как от внутреннего интеллектуального опьянения, он трепетал перед определенностью и инаковостью реального. Он, конечно, чувствовал необходимость не воспринимать единство как простое испарение различий. На это указывают его слова о том, что нужно понимать eavrp, а также письмо к сводному брату, в котором во главу угла ставится voo krineipimn. Но его мягкая поэтическая душа не довела эту работу до конца. Если мы рассмотрим замечательный документ Гегеля «Элевсис», адресованный Гельдерлину, то, думаю, сможем сделать из него вывод о том, насколько глубоко укоренился этот мистический момент и в нем самом. Но он преодолел свои опасности с помощью науки, к которой Гёльдерлин стремился, но не достиг, и погиб в хаотическом брожении, которое, возможно, было вызвано в нем индивидуально любовью к его Диотиме, но, вероятно, было еще более глубоко укоренившимся в таком благородном и богатом духе.
Поэтому я считаю Гельдерлина пророком, который первым провозгласил «Бурю и натиск» духа универсальности и единства среди тюбингенских студентов. Он был любимым поэтом Шеллинга и Гегеля. Пантеистическая сущность в нем, конечно, не была впервые привита ему Шеллингом, поскольку она фактически составляла его индивидуальность. Достаточно сравнить тот факт, что Гельдерлин прославлял Все и Единое уже в начале 1791 года, с тем, что в написанном Шеллингом в 1795 году «Я» еще нет ничего от пантеизма, к которому он начал