Снег для продажи на юге. Вадим Фадин
рядом с Ниной, гордившейся своими формами. Все вместе они поднялись по тёмной, пахнущей старым деревом лестнице.
За дни, что Аратов не заходил, тут прибавился портрет Наташи. Натянутый на подрамник холст был прислонён к стене в плохо освещённом углу, но Аратов, случайно проследив за Наташиным взглядом, подошёл и перевернул. Своё мнение нужно было высказать в первую очередь не автору, а модели, и он похвалил. Девушка вздохнула:
– Значит, и вправду – уродина.
– Чудачка, я же говорю: хорошо – не о том, как, я ведь не смыслю, ты знаешь, а о лице.
– Правильно. Если хвалишь, значит – похоже.
Подчеркнув Наташину некрасивость вкупе с остротою мальчишеских плеч, художник – неизвестно, нечаянно ли – обнажил одну её черту, которой прежде не замечал Аратов: нарисовал очень тонкую, трепетную женщину.
– Не включить ли музыку? – спросил Прохоров.
– То, – напомнил Игорь, – что слышали в цирке.
– В цирке? – переспросила Наташа. – Вы ходили?
– Тряхнули стариной, – посмеиваясь, ответил Прохоров. – Нас вдруг занесло в шведский цирк в парке культуры. Думали вспомнить детство, но лучшее, что нам показали, был хула-хуп под джаз.
– А я? – обиженно протянула Наташа.
– Честно говоря, – замялся Аратов, – я не думал, что это кому-нибудь интересно.
– Что говорить, если мы взяли последние билеты, – выручила Нина. – Можно было, правда, оставить Андрея дома – пусть бы себе работал. Он и так выбрался с неохотой.
– С охотою туда ходят одни дети, – всё еще чувствуя себя неловко, пробурчал Аратов.
– А я и есть ребёнок, – не унималась Наташа. – И ещё нахожу вкус в прекрасных зрелищах. Вы, взрослые, это утратили.
– Переросли, – поправил Аратов.
– Переросли и огрубели, – согласилась она. – В детстве я зачитывалась какою-то книжкой о цирке. Без конца перечитывала, а теперь не помню даже названия. Там мальчик был, Артёмка. А в самом цирке – какой-то деятель, Самарин, я даже запамятовала его роль: то ли добрый человек, то ли эдакий карабас-барабас.
– Да, да, я помню, были две книги, – подхватил Прохоров. – «Артёмка в цирке» и «Волшебная шкатулка». У меня сохранились, кажется. Я поищу тебе.
– Не стоит: а вдруг разочаруюсь?
Взяв с полки, она медленно вращала в пальцах, разглядывая, деревянную фигурку – лениво потягивающуюся девушку.
– Правда у Наташки руки – прелесть? – спросила Нина, проследив за взглядом Игоря.
Вспомнив утренний разговор с Фаиной, он промолчал.
– С такими-то ногтями, – грустно проговорила Наташа, ставя фигурку на место. – Всё мечтаю переменить профессию, чтобы отрастить ногти. Нельзя же печатать – с длинными.
– Игорь дурачок: я бы влюбилась в тебя из-за одних только пальчиков.
– Андрей, Андрей, что ж ты не написал мои руки? Тогда не пришлось бы ставить холст в тёмный угол.
– Он говорил, что почти не пишет портреты… – начал Аратов, но Наташа перебила:
– Оставь, пожалуйста. Лучше расскажи про клоунов,