Приходские повести: рассказы о духовной жизни. Наталия Черных
богатства, хоть злодей ты, хоть блаженный
Соня слушала внимательно и думала-думала. О самоубийцах и их загробной участи – всерьез никогда, но как-то их понимала. Для нее самоубийство, произошедшее от тяжести жизни, было что-то вроде жертвы, крайней жертвы: мол, окончательно такие люди позволили по себе другим ходить. Вовсе не от гордости они от жизни отказались, а в пользу других. Другие пусть живут, и все неумелости, которые самоубийцы наделали, в себя втянут. Прожуют, переварят, и уберут – без остатка. Ведь выживают только лучшие и сильные. Даже здесь, где скорбными должны быть. Иногда лучшими и сильными оказываются люди вовсе не большого ума, да ведь так и должно быть. Какой толк и польза от умного? То Божий знак: нищета духовная выше богатства, хоть злодей ты, хоть блаженный.
Соня несчастных самоубийц грешниками посчитать не смогла. И не то, чтобы за них молилась, а так, втихую, для себя, оправдывала. Ведь в мире, где все настроены именно на убийство другого, на победу или на поражение как залог победы, на одно только выживание, теперь светится добровольное невыживание – как жертва, как листочек, оставленный убийцам на покаяние. Все равно как душу свою за ближнего положить. Только, понятно, не о каждом самоубийстве такое сказать можно. Не от слабости на себя руки накладывают, и не от горя. Потому, что своего куска не хотят, а другим оставляют. Это как во время голода: одни своих детей съедают, а другие умирают, но свою картофелину отдают другим. Или как в пустыне. Умер, но свой глоток спутнику оставил. Сам виноват, и нет более на других обвинения, что целый рай не стоит одного замученного ребенка.
Выслушав слово отца Арсения, Соня снова постояла у Тихвинской, но на сей раз не плакала. Устала очень, а ведь служба недолгая была.
Только вот гусли уже не играют, хоть и причастница.
Святки в разгаре, а перед Соней возникла местная библиотекарша и писательница Ангелина Кречетова, на вид замечательная. Невысокого роста, кругленькая, но не полная. С приятно властным личиком, окруженным весенними кудельками. В замшевой тужурке, отороченной ламою. Осанистая, с повелительным взором глазок цвета ореха-лещины. Соня Ангелину немного знает и даже побаивается. Громкая она, голос у нее грачиный, как у строгой учительницы. Как Соня от самой Ангелины слышала (в паломничестве в одном автобусе оказались), та, будучи тридцати семи лет от роду (старше Сошки, но выглядит моложаво), собралась вдруг выходить замуж и ребенка рожать. Только вот жениха не было.
Сретение Господне. Икона. Начало XIX в.
Ангелина встала прямо перед Соней, в притворе храма, и изрекла, сделав витиеватый и вместе с тем робкий, какой-то буратинистый, жест ручками.
– Ты, Софья, чего – ничего в приходскую газету не написала?
Соня даже вздрогнула. Она не смогла вспомнить, когда и о чем Ангелина просила написать.
– У меня голова болит… – невпопад ответила Сошка.
– Юмористка ты! – с сердцем сказала Ангелина и стушевалась прочь.
«Бунтует, – подумала тогда Сошка. – Климакс у