Долг. Андриана Светланова
вопросы не задавал мне следователь Захаров, ответ был один – я не помню. Его успокаивающий, размеренный тон не способствовал беседе, а только раздражал.
Хочу, чтобы они все оставили меня в покое!
Мне с трудом удаётся смотреть ему в глаза просто потому, что он мужчина, а о том, чтобы «рассказать подробности» и речи быть не может!
В один миг я поймала на себе его сочувствующий взгляд. Это было после того, как он спросил о родных, и я честно ответила, что у меня только отец, который живёт в посёлке, в другой области.
– Не нужно меня жалеть. – Метнув в него предупредительный взгляд, ощетинилась я.
Гордость, наверно. Осталось пол грамма. Не хочу ничьей жалости. По-моему, это ещё унизительнее, чем пережить насилие.
Виталий Дмитриевич примирительно улыбнулся: «Я и не собирался». Он сменил рубашку на свободный джемпер, побрился и стал выглядеть свежее и моложе, чем показался мне ночью.
Если бы не абсурдность данной мысли, решила бы, что этой тёплой улыбкой и пристальным взглядом он флиртует со мной.
Сейчас, конечно, самое время.
После допроса медсестра проводила меня на освидетельствование.
Двое женщин в белых халатах скрупулёзно ковырялись внутри, пока я сидела на гинекологическом кресле, корчившись от боли. Брали мазки, затем проверяли кожу на наличие синяков и ссадин, проверили даже ногти, зачем-то сделав соскоб из-под них. До осмотра мне запретили мыть руки и чистить зубы, а я больше всего на свете мечтала хорошенько отмыться!
Но самым гадким было не физическое унижение, а вопросы после него, заданные сухим, официальным тоном. Многочисленные, откровенные вопросы…
Был только вагинальный секс? Один партнёр или несколько? Как долго длился половой акт? Кончал внутрь?
Унизительно, мерзко. Сложилось ощущение, словно преступник – это я. Будто я сама виновата в том, что со мной случилось.
Пока отвечала, вспомнила абсолютно всё. Тошнотворный приторный запах его парфюма и цвет обивки салона его автомобиля, которую исцарапала ногтями…
Неожиданно потерялась. Чувствую, как оседаю на пол, не ощущая собственного тела. Кровь отхлынула от лица, кожа стала липкой и холодной.
Зажала виски руками, попросила воды.
Врач озадаченно посмотрела на меня, будто вспомнив, что я человек. И мне может быть больно не только снаружи.
Она помогла мне сесть на кушетку, придерживая за плечо: «Так, спокойно… Дышим ровно, считаем: на четыре – вдох, на восемь – выдох. Таня, нашатырь дай…быстро!».
Честно стараюсь придерживаться счёта, но помогает хреново!
Руки трясутся. Постепенно начинает колотить всё тело. Изнутри поднимается ураган отчаяния, разносящий в щепки моё ночное спокойствие. Жгучий стыд, вина, паника, страх. Рвут душу на куски, перемалывая в фарш, как в мясорубке!
Только сейчас происходит осознание произошедшего со мной. В этот миг рушится мой мир. Душевная боль – как маленькая смерть. Мне с ней не справиться. Вязну в ней, как в топком болоте.
Отстранённо слежу, как женщины суетятся вокруг.