Бес Ионахана. Юрий Сысков
и немного задиристый вид, резко контрастирующий с гримасой недовольства на иезуитском лице пресс-секретаря словно говорил: можно глубоко и искренне любить Христа и втайне ненавидеть церковных иерархов. А можно и наоборот. Кому что больше по душе и по чину.
Тогда, ранним майским утром, все представлялось необычайно чистым, совершенным, только что сотворенным – и осязаемый свет, ласково льющийся откуда-то сверху, и древние камни Старого города, взятые, возможно, из стен разрушенного Титом Иерусалимского храма, и помыслы. Теперь же, в послеполуденное время, в паломнической давке его объяла первозданная тьма. Все казалось каким-то неочевидным и размытым, зыбким и призрачным. В довершение ко всему его свирепо гнула к храмовым плитам сверлящая череп, стучащая по затылку войлочным молотом нестихающая головная боль.
13.00 по Иерусалимскому времени
Греко-православный Патриарх Иерусалимский, проследовав через внутренний проход, соединяющий Святогробский монастырь и Церковь Св. Иакова, прошел в кафоликон. Время близилось.
На уровне второго яруса мелькнула чья-то тень. Мерещилось, что это террорист. Присмотревшись, он узнал в этой смазанной полумраком фигуре командира спецназа. Костыль каким-то образом забрался на галерею, куда посторонним вход воспрещен. Что он там делает?
Говорят, после двух чеченских войн руки у него «по колено в крови». Анатомически это легко себе представить, учитывая присущее ему обаяние гориллы и поразительное сходство с этим крупным приматом. Се человек, лишенный лукавства.
«А ты что за зверь? Что ты из себя представляешь? – спросил он себя. – Можешь ли ты начистоту ответить на один-единственный, самый главный вопрос о себе? И есть ли хотя бы одно мгновение в промежутке от рассвета до заката, когда ты честен с самим собой?»
С известной долей вероятности он мог утверждать, что у него есть имя – Александр и фамилия – Михайлов, на что имеется подтверждающий документ установленного образца. Помимо этого, он является лицом мужского пола, вступившим в пору кризиса середины второй половины жизни, русским, мать вашу, проживающим на съемной квартире по адресу, который он так и не удосужился запомнить и прописанным по месту службы, которым настолько тяготится, что почти ненавидит. Ненавидит тюрьму в себе и себя в тюрьме. Семья – прочерк.
В чем его интерес? Какова цель визита в Иерусалим? Окончательно убедиться в том, что до Бога далеко, слишком далеко и рассчитывать не на кого? Наверное. Что он, как и все люди, действительно смертен? Может быть. До сих пор у него не было полной уверенности в том, что это так. И если это так, то все очень скоро кончится возвращением из точки относительного присутствия в ничто, в точку дезинтеграции и распада.
Смерть, увы, во всем права. Смерть крышует всех. От нее не откупишься никакими деньгами, не прикроешься иконой или ученой книжкой, не сбежишь в пампасы расширенного сознания и измененных состояний – отовсюду она вытащит тебя за шиворот и призовет к ответу. Смерть самая честная вещь на свете. Она не