Золото бунта. Алексей Иванов
для отчитчика. Здесь уже стояла старушка во всём чёрном, держала в руках чашку со святой водой и лохматую кисть-кропило. Мрачный, обиженный отец Калиник молча принял поданную Гермоном большую тёмную икону, поцеловал её, накинул полотенцем и двинулся к толпе. Он занял своё место и перекрестил народ.
Осташа покрутил головой – черноглазенькой не было. «В лесок отошла?..» – с надеждой подумал он и начал потихоньку пятиться от толпы. Люди стояли спиной к Осташе, слушали Калиника, громко читавшего канон. Осташа юркнул за ёлку.
Хорошо было бы полюбиться с девкой, чтоб шустрая и весёлая была, как Фиска, и при том обликом на Неждану Колыванову смахивала. Сейчас, днём, конечно, не полюбишься, а поцеловаться, уговориться – можно. В тёмном ельнике среди подлеска трудно было что-либо найти сразу.
Осташа пошнырял вдоль опушки, забежал в чащу поглубже, но черноглазенькой не увидел. Подумал и тихонько позвал: «Э-эй, красавица!..» Ответа не было. Осташа постоял, озадаченный, и вдруг услышал с поляны дикий, совсем нечеловеческий вопль.
Забыв о черноглазенькой, он вылетел из леса. Толпа посреди поляны отшатнулась от кого-то, кто корчился на земле. Осташа протолкался поближе и увидел какую-то девку, корявую и кряжистую, что стояла на карачках в пожухлой траве. Она громко, по-мужицки хрипела. Калиник издалека перекрестил её, и девка снова истошно завопила. Её начало колотить так, что затряслась голова и сбился платок, опростав нечёсаные космы.
– Припадочная, что ль? – спросил Осташа у соседей.
– Кликуша…
Осташа поднял взгляд и тотчас наткнулся на глаза своей черноглазенькой. Только теперь эти глаза были пустые и мрачные, а лицо девчонки как-то обвисло, постарело, и в нём проступили какие-то жуткие, собачьи черты. Под руки девчонку держали мужик и баба – оба бледные и мокрые от пота.
– Я к нему не пойду, – сказала девчонка совсем не своим, не девичьим голосом, скрипучим и глухим.
– Пойдём, пойдём, Манечка… – сдавленно бормотал мужик, подталкивая девчонку вперёд.
Осташа глянул туда, куда смотрела девчонка. Там перед толпой старец Калиник поднимал икону, прикрытую полотенцем.
– На колени опустите, – издалека сипло велел он.
Черноглазенькая вдруг начала вырываться, поскуливая сквозь зубы, а мужик – видно, отец – всё бормотал:
– Давай, доча, на коленки, давай, надо… Держи её, старая!..
Он неловко пнул девчонку сзади по ногам, и девчонка сама как подрубленная упала на колени рядом с рослой девкой-кликушей. Калиник медленно приблизился и резко сорвал с иконы покров, выставил икону девкам напоказ. И кликуша снова завопила, утыкаясь головой в землю, чтобы не видеть о́браза, а черноглазая завизжала, заверещала и попятилась, толкнувшись задом в ноги толпы. Народ вокруг охнул и закрестился.
– Кропило с чашей, живо! – крикнул Калиник, держа девок под иконой, как под дулом ружья.
К старцу уже спешили два мужика из скитских послушников, один – с чашей святой воды, другой – с кропилом.
Калиник