Топот бессмертных. Илья Тё
вот тут наступал звездец. Известных и опытных топтунов по зоне Разлома можно было пересчитать по пальцам. Поправка – живых опытных топтунов. Еще меньше было сталкеров, которые сходили под сам «грозовой колпак» Разлома и вернулись оттуда. Такие, как правило, тащили с собой что-то уж вовсе запредельное. Если их никто не мочил на обратном пути, вырученного с хабара обычно хватало на то, чтобы оставить распроклятую маму-зону навсегда. Но даже самым умелым ходокам в центр полуострова хорошо знакомые аномалии порой приносили неожиданные сюрпризы. Существовали и какие-то иные причины, от которых люди не возвращались. Потому каждый раз по истечении месяца Рыжняк-Толя писал на большой доске, прибитой к стене, исписанной, исчерченной, исцарапанной вдоль и поперек, имя очередного пропавшего. Или фамилию с инициалами, что, впрочем, случалось гораздо реже. После записи Рыжняк ставил под доской рюмочку, накрытую коркой хлеба.
Для приморских сталкеров оба предмета являлись своего рода символами, одинаково важными и священными. Доска с пометкой и рюмка. Достойный памятник человеку, всю жизнь прожившему с калашом, ежедневно подвергавшему себя риску, ежемесячно совершавшему безвестные подвиги и страшные злодеяния. Эта традиция красноречиво напоминала, насколько опасен труд «профессионального бомжа в краю аномалий».
Таких сталкеров, как Аспирин, фактически живущих за охранным периметром с момента учреждения совбезом ООН буферных зон на краю Разлома, и вовсе оставалось в хотеле трое: сам Саня-Аспирин, его давний кореш и по совместительству хозяин гостиницы Рыжняк, а также подручный последнего, он же курьер-посредник между внешним миром и предбанником Зоны – некий Кеша-Почтовый.
Слово «предбанник» было брошено кем-то вскользь, но весьма удачно. Реально предбанник представлял неполный десяток квадратных километров так называемых земель адаптации, образовавшихся после знаменитого и столь же катастрофического приземления инопланетян в зоне тридцать восьмой параллели. Предбанник считался местом, где себя еще не проявляли в полной мере аномалии, но некоторые физические законы мира-за-периметром уже не действовали. Здесь, например, не было ветра. Что ни день, стояла мрачная, склизкая погода. Впрочем, на предбаннике могла сказываться не инопланетная метафизика, а влияние отвратительного приморского климата.
Земля за границей предбанника практически сразу являла чужакам свой жутковатый нрав. Безжалостный контраст со знакомым миром ощущался во всем. Даже воздух был тут другой, непонятный, истлевший и выгоревший, поблекший, навсегда впитавший в себя серую радиоактивную пыль и прочее дерьмо, которым богата атмосфера над Разломом. В этом воздухе, словно в погасшем мареве, рассыпались яркие краски привычного людям мира, оставляя лишь вечное пепельное стекло, похожее на разбитые бельма полуразрушенных домов Пхеньяна или Сеула. Померкла, остановилась здесь жизнь, совсем по-другому, иначе потекло время. Каждый пришедший сюда человек