Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы. Кен Уилбер
значения. «Я искал тебя целую вечность, и я рад, что теперь ты у меня есть. Все остальное не имеет значения. Я никогда не оставлю тебя, я всегда буду рядом с тобой. Ты не бракованный товар – ты моя жена, подруга моей души, свет моей жизни». Он ни за что не дал бы мне проходить через все это в одиночку, бессмысленно было даже думать об этом. Вот так. Не было сомнений в том, что он будет рядом со мной, какой бы ни оказалась наша судьба, что и подтвердилось в последующие долгие месяцы. Что случилось бы, если бы мне удалось отговорить его идти со мной в больницу?
Помню, как я вела машину к дому. Помню, как Кен спрашивал меня, нет ли у меня чувства стыда за то, что у меня рак. Я ответила ему: нет, такое даже не приходило мне в голову. Я не видела в этом своей непосредственной вины, скорее воспринимала как игру случая, естественную для современной жизни.
У каждого четвертого американца обнаруживают рак; у каждой десятой женщины – рак груди. Правда, обычно это случается в более позднем возрасте. Женщин моложе тридцати пяти даже не проверяют на рак груди. Мне было тридцать шесть, я едва-едва миновала эту границу. Никогда не слыхала, чтобы женщины с крупной, пышной грудью были больше подвержены риску заболевания. Впрочем, если до тридцати ты заводишь ребенка, это считается чем-то вроде защиты… Не могу сказать, чтобы я прилагала какие-то особые усилия в этом направлении, скорее просто плыла по течению. Можно лишь вообразить себе инструкцию по применению для девочек, которым суждено иметь пышную грудь. Если открыть алфавитный указатель и найти раздел «Грудь: меры безопасности», то там вместе с предостережениями относительно солнечных лучей и типов, которые хватают тебя за грудь в толпе, должен быть еще и следующий совет: «Рекомендуется использовать по прямому назначению до достижения тридцатилетнего возраста».
Мы вернулись домой в Мьюир-Бич только для того, чтобы столкнуться с трудной задачей отвечать на телефонные звонки, растянувшиеся на всю ночь.
Дома я села на диван, сжалась в комок и стала рыдать. Слезы были автоматической, рефлекторной реакцией на слово «рак», единственно нормальной и адекватной. Я просто сидела и плакала, пока Кен звонил родным и друзьям и рассказывал им о страшной новости. Иногда я плакала навзрыд, иногда у меня просто текли слезы; я была не в том состоянии, чтобы с кем бы то ни было разговаривать. Кен входил и выходил, обнимал меня, говорил по телефону, обнимал меня, говорил по телефону…
Прошло немного времени, и что-то изменилось. Жалость к себе утратила свою остроту. Барабанная дробь в затылке («рак – рак – рак») стала не такой настойчивой. Слезы уже не приносили удовлетворения, как сладости, которыми ты объелся, и потеряли свой вкус. К тому времени, когда Кен делал последние звонки, я была уже достаточно спокойна, чтобы немного самой поговорить по телефону. Это было лучше, чем сидеть на диване хлюпающим промокшим комочком.